Пуласки попытался вернуться к основному предмету их разговора:
— Все-таки как насчет запрещенных наркотических средств?
— Бен? Нет! — Кесслер рассмеялся.
Пуласки стал припоминать, какой второй вопрос он собирался задать. Амелия приказала ему все их выучить наизусть. Если постоянно заглядывать в свои записи, поучала она молодого полицейского, будешь выглядеть весьма непрофессионально.
— А он встречался с кем-нибудь, кого вы могли бы охарактеризовать как опасного, возможно, с кем-то, кто произвел на вас впечатление преступника?
— Никогда.
— Вы говорили детективу Сакс, что он пребывал в подавленном состоянии.
— Да, верно.
— Вам известно, чем он был подавлен?
— Нет. Я ведь вам говорил, о личной жизни мы с ним практически не беседовали. — Кесслер опустил руку на столик, и массивная запонка громко стукнулась о его поверхность. Ее стоимость, наверное, была равна целой месячной зарплате Пуласки.
В голове Пуласки звучал голос его жены: «Расслабься, милый, у тебя все хорошо получается».
К ее голосу присоединялся голос брата: «У него золотые запонки, зато у тебя большой пистолет».
— А кроме депрессии, вы ничего особенного не замечали в нем в последнее время?
— Замечал. Он пил больше обычного. И пристрастился к игре. Пару раз ездил в Вегас, в Атлантик-Сити. Раньше за ним ничего подобного не водилось.
— Вы не могли бы определить, что это такое? — Пуласки протянул бизнесмену копию того, что удалось восстановить из сожженных бумаг в загородном доме Крили в Уэстчестере. — Какая-то бухгалтерская таблица. Может быть, отчет.
— Я вижу. — В голосе Кесслера наконец-то появилась снисходительная нотка, но, кажется, ненамеренно.
— Они принадлежали мистеру Крили. Вам они что-нибудь говорят?
— Ничего. Откуда они у вас? И почему они в таком состоянии?
— Мы их такими нашли.
«Не говори ничего о том, что их пытались сжечь», — предупредила его Амелия. Он не умел лгать. И потому покраснел. Его брат никогда бы так не сплоховал. У них все гены были общими, кроме гена смущения.
— На них указаны довольно большие суммы.
Кесслер снова взглянул на копии.
— Не такие уж и большие, всего несколько миллионов.
— У него были хорошие отношения с женой и сыном?
— Кажется, да. Никогда мне на них не жаловался.
— Но вернемся к депрессии. Как вы узнали, что он подавлен? Если он сам не говорил об этом?
— Он просто сделался каким-то безучастным. Стал раздражительным. Рассеянным. Что-то, несомненно, его мучило.
— Он что-нибудь говорил о закусочной «Сент-Джеймс»?
— О чем?..
— Это бар на Манхэттене.
— Нет. Правда, мне известно, что время от времени он рано уходил с работы. Думаю, выпивал с друзьями. Он никогда не говорил с кем.