Заехал Владимир Николаевич, но держался с пациенткой подчеркнуто холодно и равнодушно. На его вопросы Тина отвечала односложно, может, стесняясь, что сболтнула тайну постороннему. Доктор делал вид, что ему все безразлично. О чем говорил с Викторией Владимировной, Тиль не подслушивал.
Дни овечки стали пролетать незаметно. Ангел с мотоциклом несли вахту без срока. Вовсе не из усердия. Тилю было уютнее на подоконнике или краешке одеяла овечки, чем на мраморных полях Срединного неба. Ему совсем расхотелось показываться Там. Странный вопрос, заданный Витькой, тревожил, и пока ответ не нашелся, возвращаться было незачем.
Он знал всего два правила ангелов, за их нарушение, очевидно, полагалось нечто худшее, чем штрафные. Это ведь на Том свете законы соблюдают до тех пор, пока выгодно. А Здесь все должно быть молниеносно и неизбежно. Как же тогда ангел сможет поменять правила игры? Выходит, за нарушение правил не последует возмездия, быстрого и неотвратимого. Разве такое возможно? В конце концов Тиль решил отложить мутный вопрос для Сведенборга. Старик наверняка растолкует.
Кто убил Толика, он представлял отчетливо, хотя не смог додуматься о хитроумном способе ликвидации. Куда больше тревожила перспектива Хрустального неба. Если правда, что сказал Витька, значит, старания напрасны. Остается сложить крылья, наплевать на овечку и ждать неизбежного финала. А может, такой глупости от него и ждут? И Витьку специально подослали, чтобы заманить неопытного ангела в ловушку? От Милосердного трибунала жди коварства. Нет, на это его не поймают. С другом детства придется быть настороже. Да и как бросить овечку. Куда она без него – несмышленыш, хоть и задиристый.
Кое-как Тина пыталась восстановить пошатнувшийся авторитет. Вызвав мать и тетку, заявила, что если кто-нибудь станет ее жалеть или сочувствовать, будет записан в личные враги до скончания мира. Было приказано не вспоминать и даже не заикаться о происшедшем. А тем более не смотреть на бинты, которые оставались на запястьях. И хоть она пыталась раздухариться, изображая грозный вид, что-то изменилось. Раненый соколенок, спасшись из когтей коршуна, все еще пытается грозно щелкать клювом, но раздается жалобное чириканье. Погнулась невидимая пружинка, заставлявшая бояться и отступать перед худенькой девчушкой. Даже горничные заметили перемену, вернее – ощутили нюхом прислуги. Тине не хватало прежней дури переть напролом, бешеное желание делать по-своему куда-то подевалось, она замечала, что окружающие чуть по-иному слушают и смотрят на нее. Все еще властная на словах, не испытывала желания рулить и командовать, чувствуя, что присмирела. Осталось признать самой себе капитуляцию.