– Какие успехи у азартной овечки? Многих под орех разделала?
Ангел в отчаянии отмахнулся:
– Подлая, мерзкая тварь.
– Бурные, однако, у вас пошли отношения.
– Еще мало! Она мадам настоятельницу совратила.
– О как!
– Отъявленная мерзавка. К тому же умна и хитра: предложила десятину с каждого карточного выигрыша. И жадная старуха поддалась. Теперь склоняет других сестер к игре, а заработки сдавать на благо монастыря. Что за ведьма? Куда смотрит инквизиция? По ней костер плачет.
– И много твоя игрунья заработала?
– В последнем турнире – миллион! Сто тысяч евро пожертвований! Настоятельница на эти деньги капитальный ремонт закатила, старая идиотка! – в полном отчаянии выкрикнул ангел и поплелся куда глаза глядят. Было не совсем ясно, от чего он больше страдает: от успехов овечки или от того, что не может приобщиться к выигрышу. Тиля одолевали смутные сомнения. Но добродить не успели. Возник 897-й. Судя по беззаботной улыбке с мотивчиком, служба ангела была слаще нектара. Он дружелюбно покрутил ладошкой:
– Поздравляю с крыльями, коллега!
Ответив благодарностью, Тиль осведомился, как поживает библиотечная овечка, может, наконец, выкинула что-нибудь особенное или скандальное.
– Все великолепно! – бывший летчик изобразил танцующего под дождем. – Тиха, мила скромна, клубника со сливками.
– И никаких пороков?
– Ну, как без этого, обязательно есть. Так, мелочь, ерунда.
– Извини за любопытство...
– Уже извинил! – Сокурсник сделал реверанс. – От коллеги не может быть секретов. Моя овечка торгует детской порнографией по Интернету с рабочего компьютера. Ловко?
Не зная, как реагировать, Тиль осторожно спросил:
– А за это штрафных не полагается?
– Еще как полагается! – обрадовался 897-й. – Уже целую гору навалили!
– И как ты?
– Великолепно! Мне... совершенно... наплевать! И на штрафных! И на овечку! И на Хрустальное небо! – пропел бывший пилот и сгинул.
Погладив Мусика, словно мотоцикл разволновался, Тиль прикинул, что тут ему делать нечего. Дурят что-то коллеги-ангелы, словно враз свихнулись. А Там – одна сумасшедшая, да и то не чужая, а его, драгоценная и единственная, в прямом смысле слова, овечка.
Молодое тело впитывало силы как губка. На следующий день Тина вырвала трубки капельниц и провода кардиографов, заявив, что с нее достаточно. Отказавшись от любой помощи, выползла из кровати, черепашьим шагом добралась до ванной комнаты, встала под душ, держась за стенку, и упрямо проторчала под горячими струями. Виктория Владимировна с тетушкой, горничными и медсестрой не показывались, но изготовились за дверью спасательной командой. Тина не дала им шанса. Сама переоделась и спустилась на кухню съесть, что найдется в холодильнике.