Он говорил то, о чем все это время думал Сазонов: «Не будет мне прощения – пусть не от товарищей, так от совести своей! – если потеря времени приведет к трагической развязке в судьбе Кольцова!» Быть может, еще и потому так хотелось верить сейчас в искренность Уварова.
– Что ж, Михаил Андреевич, – сказал Сазонов. – Летите!
Рассвет вставал тихий и теплый. Свежескошенная луговая трава пахла чабрецом – древняя печаль была в этом запахе. Каминский коротко доложил Ласкину, что к полету готов. Покосился на Уварова:
– Залезайте в кабину.
Сазанов подвел Уварова к «ньюпору».
– Ну, Михаил Андреевич… Письмо баронессы при вас. Держите и второе. – Он вытащил из кармана пакет с сургучными печатями, протянул Уварову: – Запрячьте подальше. Передадите лично в руки барону. Если захотите добавить что-то от себя… Надеюсь, говорить о нас плохо у вас нет оснований.
– Прощайте. – Уваров протянул ему руку. – Прощайте. Не знаю, доведется ли встретиться еще…
– А почему бы и нет? – сказал Сазонов. – Скоро в Крыму будет Красная армия. И мой вам совет, подумайте хорошенько, прежде чем за границу в вечное изгнание бежать, – вы ведь русский, все ваши корни здесь.
– А Коротковы? – живо спросил Уваров. – Они корни эти быстро отрубят. И ваши заодно с моими.
Уваров забрался в «ньюпор» – на сиденье за спину Каминского. Следом за ним поднялся на крыло аэроплана Ласкин, помог застегнуть ремни.
– Ни в коем случае не расстегивайте! – предупредил Уварова начальник авиагруппы. – Небо – стихия, бывает, даже летчика из кабины выбрасывает…
Каминский занял свое место, посмотрел в чистое, без единого облачка, небо, улыбнулся Уварову:
– Погода сегодня за нас. Готовы? Ну… с Богом!
Взревел мотор, и аэроплан, подпрыгивая на неровном лугу, побежал все быстрее и быстрее.
Потом Уваров ощутил несколько толчков и тут же пустоту вокруг себя – такого он никогда еще не испытывал. Невольно ухватился за ручки сиденья, посмотрел вниз. Стремительно отдалялись маленькие фигурки на лугу, и сам луг, и разбросанные в беспорядке каменные и глинобитные хатки Григорьевки…
Ревел мотор. Крылья «ньюпора» упруго вздрагивали под порывистыми напорами ветра, а земля внизу становилась все ровней, спокойней, неразличимей.
Одет Микки был довольно тепло – поверх кителя на нем была еще плотная брезентовая куртка, однако прохватывало холодком, всего сковывало странным онемением.
Обернулся Каминский, что-то спросил, слов Уваров не разобрал, но понял – интересуется самочувствием. Поднял руку, успокаивающе помахал… Казалось, это длилось бесконечно: грохот мотора, свист ветра в расчалках.