Дирижер усмехнулся. Этот паренек сумел его рассмешить. "Музыку я знаю!" Что за наглое заявление. Да чтобы разбираться в Ее Величестве Музыке, надо упорно учиться долгие годы, а потом посвятить ей всю жизнь. А за плечами этого оборванца от силы несколько классов музыкальной школы, и он еще смеет такое заявлять!
Норкин извлек из огромной коллекции пластинок на стеллаже диск и включил патефон. Как только зазвучали первые аккорды, он спросил:
– Кто написал эту оперу?
– Вы спрашиваете про автора?
– Да. Назови мне имя композитора.
– Я не знаю.
– Ха! А кто автор этой симфонии? – Норкин поставил новую пластинку.
– Я не запоминаю фамилии.
– А это произведение кто написал? – Норкин сдвинул головку с иглой.
Парень вновь не смог ответить. Дирижер злорадно гремел на весь кабинет:
– Ты не знаешь Верди, Бизе и Прокофьева! Как же ты можешь говорить, что знаешь музыку! Ты бестолочь, пустое место! Нечего строить из себя вундеркинда. Бери конфету и проваливай! Ты ведь за ней приходил?
Паренек с виноватым видом мялся на прежнем месте.
– Верди, Бизе и Прокофьев. Я запомню. Я слышал эту музыку и знаю ее. Только я не думал, что нужно запоминать авторов. Вот выключите патефон, а я продолжу. Выключите.
– Что ты продолжишь? – озадачился Норкин. – Если ты умеешь пиликать на скрипке, то это не значит, что я буду тебя слушать.
– Я не умею на скрипке. Я еще не пробовал.
Дирижер рассмеялся.
– Он не пробовал. Еще не пробовал! Скажите, пожалуйста! Да что я тебя все слушаю. Не хочешь конфету – иди, иди. Не отвлекай. А то прикажу выгнать!
Норкин отключил патефон, потянул за фантик с двух сторон и бросил в рот большую конфету. Зубы увязли в мягком шоколаде. Альберт Михайлович хмуро смотрел на подростка и развязно жевал. Неожиданно в кабинете заиграла труба. Звук был четким и ясным. Норкин недоуменно покосился на отключенный патефон. Именно эта партия должна была продолжить прерванную симфонию Прокофьева. Но патефон молчал.
Источником звука оказался невзрачный гость дирижера. Альберт Норкин, раскрыв рот с недожеванной конфетой, смотрел на подрагивающий кадык и вытянутые губы подростка. Он поймал себя на мысли, что если закрыть глаза, то создается полное ощущение присутствия в комнате профессионального трубача.
Тем временем напряженная шея Марка расслабилась. Он опустил голову и произнес:
– А дальше там солирует скрипка.
И в кабинете нервно задрожали струны. Живое звучание обволакивало и ласкало потрясенного дирижера. Когда мелодия стихла, он долго молчал, затем прокашлялся и сделал замечание:
– Это не скрипка, это альт.