Только остаться там следовало не сержанту Дегтяреву, а рядовому Чехову. Ведь Дегтярев стоит десяти Чеховых, и он нужнее старшему лейтенанту. Словом, удрал без, приказа, заставив командира жертвовать собой, — как тут не мучиться! И как же было рядовому Чехову теперь остановиться на середине трудного пути даже при всей убежденности: уж на вершине-то сопки ему непременно уготована засада.
Вершина оказалась пустой и голой. Забыв оглядеться, солдат торопливо включил радиостанцию. «Туча» отозвалась на первый запрос…
Он спускался вниз, словно на крыльях, уже не боясь никого и ничего. Хотелось бежать к машине, обрадовать командира докладом, прочесть в глазах его одобрение.
Чехов еще думал о том, что когда-нибудь приедет домой в краткосрочный отпуск и, сидя на своем любимом месте за домашним столом при полном параде знаков на груди, расскажет впечатлительной, всего боящейся маме про эту суровую ночь в тылу противника. И про то, как ее сынок Виталька Чехов, которого она, конечно, все еще считает ребенком, был послан на задание с важнейшим донесением, обернутым вокруг боевой гранаты. И как призраком проскользнул мимо бесчисленных постов и засад, одолел в сплошной темноте огромную гору и передал в штаб сведения, которые решили успех целой операции.
Он заранее прощал себя за приукрашивания — без них ни один стоящий рассказ не получается. Самая суть-то в нем будет правдой, и мама это почувствует, будет ахать, поминутно прикасаться к нему, желая убедиться, что ее сын действительно живым и целехоньким прошел через ту жуткую ночь…
Потом он зайдет в свою школу, заглянет в родной 10-й «В», где теперь учится черноглазая дочка соседей, Наташа. Его, разумеется, попросят рассказать о службе. И пока он степенно и неторопливо станет рассказывать, глаза Наташи, в прежние времена постоянно смотревшие куда-то мимо Витальки Чехова, ни разу не оторвутся от его лица, расширяясь от удивления и восторга…
Чехов не знал, сколько еще трудных ночей у него впереди, после которых события его первой ночи в разведке покажутся пустяковыми. Не думал он и о том, что через каких-нибудь полгода рассказывать о собственных «подвигах» у него будет не больше желания, чем, скажем, у шофера или слесаря живописать свою будничную работу. А пока он шел, почти не таясь, и мечтал…
— Васильев, ты?
Разведчик испуганно присел.
— Я, — отозвался из темноты другой голос.
— Помоги, катушку заело.
— Заест небось: только успеваешь разматывать да сматывать. Четырех часов не прошло, как развернули узел, и вот, пожалуйста…
— Такое уж наше дело. Эпоха маневренных войн.