Картечь – кулачный бой артиллериста, самый ближний.
– Целься в лоб! – крикнул Барсук и сам, открыв затвор пушки, стал глядеть сквозь ствол, сквозь сверкающую, вьющуюся от закрутки нарезов трубу на приближающихся кавалеристов. Блеск поднятых вверх шашек резал глаз.
Пушки били уже вразнобой, то и дело прыгая, как будто в какой-то дикой детской игре. Наводчики утюжили впрямую, по видимой сквозь стволы цели, изредка подкручивая маховик наводки, чтобы поразить тех, кто вырывался вперед. Вот уже и нет припасенных снарядов, а до зарядных ящиков бежать нет времени.
Но лава смешалась, сбилась, запуталась в свалившихся наземь лошадях и всадниках. Повернула.
Старший фейерверкер, весь в копоти и грязи, обернулся к Барсуку.
– Разрешите, вашвысородие, за снарядами сбегать. Шрапнелькой их достать. Или гранатой.
– Пусть уходят, – поморщился Барсук, вытирая слезящиеся глаза. – А батарею на передки – и с пехотой вперед.
Перед пушками – степь, усеянная лошадьми и людьми. Кто-то, приваленный собственным конем, пытался встать, какая-то лошадь махала в воздухе копытами, словно старалась превратить пустоту в твердую землю.
– Пусть уходят… кого Бог миловал.
…Маркиян Германович, начальник Пятьдесят второй, наблюдал за этим боем с колпака ветряной мельницы. Крякал, заламывал сцепленные пальцы. Маркиян был мужик крупный, из крестьян, выбившийся в Великую войну в штабс-капитаны. Дивизию он получил за три дня до боев. Пятьдесят вторая без него воевала на польском, была переведена в резерв, доукомплектована и брошена на Южный фронт.
Красноармейцы, в основном белорусы, народ послушный и дисциплинированный, под красными звездами скрывали религиозные души. На плохой паек и рваную одежку не жаловались. Перед боем крестились и умирали покорно, без матюков. Лучший, самый подготовленный полк Пятьдесят второй был разбит на глазах у Маркияна, а кавалерия, двести сабель, правда, плохо вымуштрованных, была почти что полностью выбита картечью. Черт принес эту батарею! Этого полковника, который то влезал на зарядный ящик, то припадал к прицелу! Сумасшедший, без жалости к себе! И то: им, белякам, терять уже нечего, Россия для них сведена в маленький лоскуток, а за ним – море.
Маркиян уже схватывался один раз со Слащевым весной этого, двадцатого, года на Чонгарском мосту. Слащев отбил тогда у него мост, выведя на полотно своих юнкеров с оркестром и знаменами. Маркиян командовал Третьей бригадой. И бригада дрогнула. Хотя за два месяца упорных боев на Чонгаре Германович получил орден Красного Знамени. Сейчас этот орден, привинченный, на красной суконной подкладке, к гимнастерке у самого сердца, жег Маркияну грудь.