– Иван Платонович, это все знаки буржуазные, с царскими эмблемами. А серебра здесь для переплавки пуда четыре, – со вздохом сказал Левицкий.
– Все это верно. Ну а мастерство эмальеров, литейщиков-ювелиров? – спросил Старцев. – Как с этим быть? Это ведь тоже кусок истории. Истории образования, культуры… Нет-нет, какое-то количество надо сохранить. Для музеев. А может, понадобятся в будущем. Как образцы.
Евгений Евгеньевич пожал плечами. То, что положено, он высказал. Как бы в ухо уже незримо присутствующего здесь «этого».
Приходили новые носильщики. Высыпали на столы зеленые смарагды, небесно-голубые бериллы, кроваво-фиолетовые аметисты, оливково-зеленые хризолиты, благородную шпинель, похожую на рубин, неограненные алмазы, дикие еще, не облагороженные – мутновато-желтые, будто сморщенные камешки, которым предстоит превратиться в блеск и сияние.
– Вот этот будет хорош, – отобрав один из камней и рассматривая его под лупой, определил Шелехес. – Только, пожалуй, гранить его надо «принцессой», высокий будет класс.
И все это – потоком, по весу, как на конвейере – за рубеж. Как отбросы старого мира, символы неравенства?
Старцев с жадностью отбирал все, что следовало сохранить, утаить, припрятать в дальних сейфах. Ключи от подвала Евгений Евгеньевич уже доверил профессору.
Сам же Левицкий, ощущая грядущие несчастья, жмурился, словно ему мешали яркие электрические лампы.
…Как ни ожидали появления Юровского, как ни готовились, а ворвался он в Гохран, будто не учтенная астрономами гигантская и опасная комета. И сразу громко заявил о себе.
Заложив руки за спину, сутуловатый, крепкий, с заметным брюшком, обросший черной бородой, слившейся с усами и казавшейся неопрятной, как случайное следствие пренебрежения бритьем, он проходил насквозь все комнаты Гохрана, раздражаясь по любому поводу и делая замечания относительно беспорядка. Хотя со времени появления Старцева здесь все было убрано настолько, насколько это было возможно при скудости пространства.
Брови его были густы, черны, а темные глаза глубоко вдавлены под низкий лоб. Они словно бы буравили стены, стараясь добраться до чего-то замаскированного, сокрытого.
Бушкин, встретивший Юровского еще во дворе, видя явное начальство, вытянулся, как и положено матросу, но, посмотрев внимательно вслед, сплюнул и сказал:
– Нахрапом прет. Бурун на носу большой, а позади следа нет. Как у баржи. А баржа – разве судно?
Со Старцевым Юровский столкнулся в «разборочных мастерских». Оглядел груды драгоценностей, предназначенных к оценке и определению судьбы: то ли в «обезличку», то ли на хранение.