Наконец, эта процедура закончилась, и она с раздражением бросила книгу на гальку, воскликнув:
— Какой вздор!
— Ты о чем, кузина?
— Теннисон.
— Ты шутишь! Божественный Теннисон — любимый поэт нашего поколения?
— Поэт нашего поколения! Только не Теннисон!
— А кто же? Не Лонгфелло ли?
— Еще один такой же рифмоплет. Его американский сборник весьма посредственен, если вообще это можно назвать сборником. Тоже мне поэты! Их необычные причудливые рифмы — эти мелкие чувства, выраженные сильными средствами, — на самом деле не способны вызвать и миллионную долю эмоций во всех их виршах!
— Ты на самом деле так считаешь, кузина? Как же ты объясняешь их популярность во всем мире? Разве это не доказательство того, что они действительно являются поэтами?
— В самом деле, ну а как насчет Сутея? Бедный, тщеславный Сутей, который возомнил, что он выше Байрона! И мир разделил его заблуждение — по крайней мере половина его современников! А сегодня этого рифмоплета никто не хочет издавать.
— Но Лонгфелло и Теннисона ведь издают!
— Да, это так, так же как и мировое признание, как ты говоришь. Все это легко объяснимо.
— Как же так?
— Все это благодаря стечению обстоятельств, поскольку они появились после Байрона — сразу же после него.
— Я не понимаю тебя, кузина, объясни.
— Это очевидно. Байрон опьянил мир своей божественной поэзией. Его превосходные стихи для души были как вино для тела, ибо великолепные глубокие чувства не что иное как пир для души. И, подобно сильному опьянению для тела, это сопровождается похмельем — такой нервной слабостью, когда требуется принять синюю таблетку и слабительное. Это вызвало к жизни появление его абсента и горькой настойки из ромашки; и ими оказались Альфред Теннисон, поэт, удостоившийся милости королевы Англии, и Генри Уадсворт Лонгфелло, любимое домашнее животное сентиментальных леди в очках из Бостона. Таким образом, поэтическая буря сменилась прозаическим штилем, который продолжается уже более сорока лет до сей поры, и который не состоянии изменить жалкие потуги этих двух рифмоплетов!
— Питер Пайпер съел несколько острых перцев! note 2 — процитировала Корнелия, звонко и добродушно рассмеявшись.
— Именно! — воскликнула Джулия, раздраженная веселым равнодушием кузины к подобным поэтическим перлам. — Только благодаря такой несерьезной игре слов, легкой сентиментальности и болезненному тщеславию, которые сумели родиться у этих посредственностей, а затем были срифмованы в строфы и изданы, эти рифмоплеты и получили мировую известность, о которой ты говоришь. Впрочем, если учесть, что нет достойных кандидатов в поэты, я не удивляюсь, кого у нас считают лучшими!