Ведь все наше государство – это самая крупная экспериментальная программа, когда-либо существовавшая в мире. Пробуя самые разные подходы, на самых низших звеньях – мы будем выбирать лучший вариант. Если что-то получилось, оно будет принято, не сработало – будет отвергнуто. Даже сейчас, когда мы все еще в начале пути, есть множество примеров, когда инициатива, идущая снизу, была принята руководством и воплотилась в постановления, действительные для всей страны.
На Западе доказательство правоты правительства – это его победа на выборах. А у нас – достигнутые результаты. Вот это – демократия. А вовсе не тот строй, где человек не может зайти в магазин только потому, что у него не такой цвет кожи, – Рокоссовский замолк и сделал глоток воды. В зале слышались одобрительные выкрики.
– Так что же у нас за система? Наша система – это прагматическое, систематическое продвижение к построению нового, процветающего общества. И как говорил товарищ Сталин: мы не должны останавливаться на этом пути. Потому что остановившись – мы проиграем. А у нас нет такого права!
Еще почти час пришедшие в здание ЦК люди внимали словам Рокоссовского, прерывая его аплодисментами, часто становящимися «бурными и продолжительными» и «переходящими в овацию».
И за этот час Лаврентий Павлович Берия сделал для себя несколько отметок.
Если кому-то не нравится новая политика партии и люди, ее продвигающие – тем хуже для этих «кого-то»…
5 сентября 1942 года.
Голландия, г. Арнем.
– Эй, Леня! Леня! Васильев! – наконец, майор услышал зовущего его Шимазина и повернул голову.
– Чего такое? – спросил он у однополчанина, терпеливо дождавшись, пока тот проберется через наполнявшую перрон толпу солдат.
– Вы когда грузитесь?
– Да сейчас, собственно, и грузимся. А что?
– Да мне в штабе ничего не объяснили, сказали что-то вроде: «планы поменялись, грузи батальон», а куда, чего, когда – ничего не сказали. Попробовал ломануться к полковнику, а у того сам Малиновский…
– Послал?
– Ага. Вежливо так, – Терентий удрученно развел руками.
– А вот нефига было утренний сбор пропускать, – Васильев погрозил другу пальцем.
– Да я же по уважительной причине, – скептический взгляд Леонида был вполне объясним, учитывая, что Шимазин был большой любитель женщин, и пропуск хорошенькой особы слабого пола мимо своего обаяния считал чем-то вроде преступления.
– И сколько лет этой самой причине? И каков цвет ее волос и глаз?
– Черт его знает. Лет где-то около сорока, волосы светлые, а глаза…ну не знаю, я не рассматривал.
– ??? Это…в смысле…ты сейчас вообще о чем? Ты чего, решил перейти на женщин постарше? Молоденькие больше не устраивают?