Он уехал. Бросил меня. Но разве я вещь, чтобы меня бросить? Узелок он бросил!
Был день. Июньский. Вот-вот и годовщина нашей встречи. Пусть некрасивой тогда, но со временем изменившейся, окрасившейся в другой цвет. Шестого июня Пушкин родился…
Даже недолюбливающие друг друга женщины заодно в чем-то. В борьбе с мужиком. Скорее — за мужика. Даже если ты «за», то все равно в том, за кого ты, надо что-то переломить в свою сторону. Значит, «с»?…
Быстрым голосом, слышно было, что прикрывает рукой трубку, Людка нашептывала мне:
— Он уезжает. Самолет через два часа. Мы в аэропорту.
— Куда-а?
— На Север. На год. Он не знает, что я звоню. Мы стоим у главного входа в аэропорт.
Я надела старинные бабкины бусы из янтаря. Взяла такси. В сумке у меня лежала косыночка.
Он так любил, когда я ее надевала. Красное, белое, синее. Вместо звезд, как на американском флаге, — якоря… Больше всего я боялась, что он изругает меня, наоскорбляет, скажет: «Ты все думаешь, это бесконечно? Все утоплено, моя любимая де-во… блядь».
«Бей свалившуюся в воду собаку».
Боясь встретить его глаза, я вошла не через центральный вход. Поднялась на балкон. Увидела внизу яркий, химически-голубой плащ Людки. И потом его. Какая длинная у него шея! Он подстригся. Стоял и улыбался своей американской улыбкой. Нельзя ему жить в Америке — будет, как все. Американцы все время улыбаются.
Людка заметила меня. Я спряталась и стала ее ждать.
Как намного трудней быть оставленной! Оставленной там же, где вы вдвоем были. Среди всего, что вас двоих окружало. Идешь по городу, не замечая ничего, думая о своем, — и вдруг очнешься — там же. На Львином мостике. На мосту, по которому бежали вприпрыжку под дождем вместе. И он, оставивший тебя, пел: «Какой большой ветер напал на наш остров…» И, засмеявшись: «Унес он мой зонтик! Унес мою Наташку!» Это ты себя унес!
На балконе, где я пряталась, был бар. Людка ахнула стакан винища, не поморщившись. Я проглатывала слезы вместе с белым вином. Людка бегала и требовала салфеток. Торопила меня.
Как изменился он, увидев меня. Я не видела его рук, но наверняка они были сжаты в кулаки. Захарчик, разодетый, как павлин, и даже с мундштуком, дежурно улыбался.