Сейчас начальник показался мне обрюзгшим и постаревшим. Он устало из-под бровей посмотрел на меня и сказал то, чего я меньше всего ожидал:
— Как вы насчет сверхсрочной?
Мне приходилось слышать его беседы со старослужащими на эту тему, всегда они были долгими и задушевными. И вдруг такая прямота. Что это — недоверие? Или наоборот?
— А что? — спросил я в растерянности.
— Конечно, сразу ответить трудно. Но вы подумайте.
И тут он вынул и положил на стол знакомые мне газетные вырезки.
— Читали?
— Так точно.
Он снял фуражку, строго, совсем как наш учитель по физике, поднял глаза и постучал пальцем по листкам.
— Вы понимаете, что здесь задет не только лично Курылев, но и честь заставы?
— Так точно! — машинально ответил я. Хотя, если говорить совсем откровенно, о чести заставы я как-то и не подумал.
— Некий литератор, видимо, имея только предположения, бросил тень подозрения на память человека. Наш долг опровергнуть это. Или… или подтвердить. Вы меня понимаете?
Воодушевленный таким доверительным разговором, я начал выкладывать свой план насчет того, что хорошо бы встретиться с Таней и через нее организовать из школьников группу поиска, пустить их по дворам…
— Погодите с оглаской, — сказал капитан. — Поговорите сами со старожилами в поселке. Вы и Курылев, пока достаточно. Обязательно зайдите к хромому Семену Чупренко, он был тут в оккупации. Ваша Таня покажет его дом…
Я задохнулся от таких слов. «Ваша Таня!» Если начальник так говорит, значит, ему Нина уже напела про наши отношения. А Нине могла сказать сама Таня… Оглушенный музыкой, звучавшей во мне, я думал, что она звучит и вокруг. Так глухарь ничего не видит и не слышит, когда поет.
— Слушаюсь, товарищ капитан! — гаркнул я, не в силах спрятать распиравшую меня улыбку, — Разрешите выполнять?
Моя беда в том, что я не умею скрывать своих чувств: что на душе, то и на лице. Потому-то ребята, проходившие мимо канцелярии, когда я вышел, все, как один, уставились на меня.
— Отпуск получил? — спросил дежурный.
— Больше.
Дежурный в недоумении пошевелил губами и, так и не придумав поощрения, которое могло быть больше отпуска на родину, отвернулся к своим телефонам. А я побежал к Игорю Курылеву.
— Молодец! — сказал ему, хлопнув по плечу. — Так я и знал, что сам расскажешь начальнику.
— Да я не хотел, — замялся Игорь и смешно сморщился, отчего веснушки на его круглом лице еще более потемнели. — Он сам откуда-то узнал. Чего уж было, пришлось рассказывать.
Моя восторженность сразу оплыла, как рисованная красота девушки, попавшей под дождь. И все перевернулось. Простые слова начальника показались снисходительными намеками, улыбки — усмешками. Значит, он знал, кто первый начал разносить тайну? Значит, это именно недоверчивость была в его прямоте, когда он говорил о сверхсрочной?… Но не бежать же извиняться. «Хорошо яичко к христову дню», — говорила моя бабушка. Тем более, что имелось четкое задание, от которого мне совсем не хотелось отказываться. Оставалось сделать вид, что все в порядке, и замаскировать свое смущение повышенной активностью.