Каждый раз, когда я встречаюсь с Габриель, она переводит разговор на Джорджа, демонстрируя почти что злобную одержимость его недомоганиями. Конечно, она ревнует к Стелле, в чьей безраздельной собственности находится Джордж, и обижена ее решимостью держать семью деверя на расстоянии. Недавно (мы встретились в Купальнях, где из-за холода бассейн опять окутался паром) она назвала Джорджа «бездушным, бесхарактерным и добродетельным». А про Стеллу сказала:
— Она всегда хотела, чтобы он стал калекой, теперь она его сиделка и воображает, что ее любовь его исцелила, а на самом деле он просто сломлен.
Подошедший Брайан добавил:
— И хорошо, что сломлен. Исправный он был чертовски опасен.
А Габриель сказала:
— В каком-то смысле это печально. Оба наших чудовища стали совершенно ручными.
Она сказала это спокойно, но с естественным чувством удовлетворения.
Однако, чтобы не показаться злорадным, скажу, что Габриель очень добра и бесконечно внимательна к Алекс и, кажется, гораздо больше примирилась со своей ролью жены и матери. Может быть, посмотрев на чужие несчастья, она поняла, как ей повезло иметь верного, достойного мужа, пусть и с плохим характером, и красивого, высокого подрастающего сына. По временам можно услышать, как она бормочет: «Конечно, Джордж был бы совершенно обыкновенным человеком, если бы Руфус остался в живых». Я сомневаюсь, что она права.
Мне и самому трудно прекратить обсуждение Джорджа. Должен признаться, что мы регулярно беседуем о нем со Стеллой.
Стелла говорит, что, как ей кажется, он начал писать стихи, хотя всегда прячет написанное, когда она входит; этот признак вселяет в нее надежду. Она верит, что, хотя Джордж и грезил какое-то время об убийстве своего старого учителя, на самом деле он решил его убить после получения последнего, жестокого письма, только сначала скрывал свое решение от самого себя, воображая окончательное освобождение от этой связи. «Я чувствовал, что окончательно покончил с ним, — сказал Джордж Стелле, — но он меня так… провоцировал…» Это согласуется с тем, что рассказывал мне Том про невероятную «лучистость» (его слово) Джорджа, своего рода неестественное провидческое спокойствие, окружавшее Джорджа при их встрече в квартире Дианы, по-видимому, сразу после того, как Джордж получил письмо. Рассуждения Джорджа о своем душевном состоянии, которыми он поделился со Стеллой в период слепоты, действительно раскрывают его значительные способности к самопознанию. Он даже попытался объяснить ей, каково чувствовать, что убийство — твой долг. Однако мы так и не узнаем, что именно побудило Джорджа перейти от просветленной эйфории к действенной, убийственной ненависти. Сказать, что эйфория на самом деле была последним предвестником решительных действий, означает лишь сформулировать проблему. Мотивация ужасных деяний, судя по всему, чрезвычайно сложна, полна видимых противоречий и часто на самом деле представляет собой непостижимую тайну, хотя по юридическим, научным и моральным причинам мы вынуждены строить о ней теории. Я так и не рискнул предположить в разговоре со Стеллой, что именно шок от ее возвращения и память о старой ревности могли оказать на ее мужа некое решающее воздействие. Не знаю, приходила ли ей самой в голову эта огорчительная мысль. Не было ли иронии судьбы в том, что упоминание ею всуе имени философа спровоцировало последний акт насилия в этой истории, так же как и первый? Была ли последняя «провокация» делом рук Стеллы, а вовсе не Джона Роберта? Таковы случайные «рычажки», которые, может быть, приводят в исполнение наши самые судьбоносные действия и все же остаются загадочными факторами, с которыми наука ничего не может поделать.