По закону буквы (Успенский) - страница 33

И внутри самой гражданской азбуки сохранились рудименты прошлого. В ней всё ещё жили и «ер», и «ять», и «фита», и «ижица». Автор этой книги в школе должен был ухо востро держать, чтобы не написать «бђда» через Е, или «мvро» через И, а «мiръ» через «и восьмеричное».

Беру с полки «Весь Петербург», справочную книгу по населению столицы за 1902 год, и вижу, что граждане Федоровы разбиты там на две категории: «на Федоровых» и «Θедоровых». «Федоровых» около 400 человек, они помещены на 650-й странице и следующих, «Θедоровых» всего 11, и они загнаны на страницу 745. Может быть, они хуже, не такие благородные, менее титулованные?

Ничего подобного: и достоинство у них равное, и выговаривались фамилии абсолютно одинаково. Просто до Октябрьской революции «фита» существовала в сознании русского человека как реальный письменный знак.

Все время велись яростные споры: упразднить «ять» и «твёрдый знак» или нет? На каком накале они велись! «Безумцы борются с Ъ и Э. Но желание обеднить наш алфавит есть напрасное желание…» Это Бальмонт в 1916 году. Так и с «фитой». «Обеднила» на эту букву русский алфавит только Октябрьская революция, а ведь еще В. Тредиаковский понимал, как нелепо в русском языке, у которого звук «ф» встречается только в заимствованных словах, «содержать» для него не одну, а целых две буквы!

Велика инерция «закона буквы», когда буква эта создана человеком и «пущена в жизнь». Преодолеть внезапно возникающую власть знака, едва он родился на свет, становится трудным, а порою на долгие столетия и невозможным.

С 1918 года правописание наше подвергалось некоторым частным изменениям, но судьбы букв при этом уже не затрагивались. Ну разве что вопреки гневной отповеди поэта В. Князева «ер» вернулся на свое место «разделителя» да происходит странная пульсация, связанная с буквой Ё, которая то допускается в нашу печать, то из неё изгоняется, то как бы заслуживает признания, то объявляется вовсе ненужной. И хотя за прошедшие годы вносились предложения по усовершенствованию нашего правописания, порою радикальные до «свирепости», никто уже не предлагал ни упразднения существующих букв, ни введения новых, ни существенного видоизменения их начертаний.

Правда, в 20-х и начале 30-х годов в прилингвистических кругах еще поговаривали о «необходимой революции» в нашей письменности, о переводе русского языка на латинский алфавит, однако можно прямо сказать, что такие «глобальные» проекты, если они не связываются с общими переворотами в истории страны, обычно приобретают несколько маниловский характер.