— И сколько ж вас?
Атаман вздохнул.
— Почти пять тысяч душ.
Боярин покачал головой.
— Много, мы вчетверо меньшим числом сюда шли — и то намаялись… Хотя нонича на всем пути острожки стоят, проводники караваны водят. А мы-то наобум шли, ничего не ведая… — Он снова помолчал. А затем вдруг предложил: — А оставайтесь у меня! Землю выделю, справой обеспечу и ссуду дам — не обижу.
— И волю и вольности казацкие тоже? — хитро улыбнулся атаман.
Боярин вздохнул.
— Это — нет. Казак — человек государев. А мне своей вотчиной с государем делиться незачем. У меня с им другой договор.
— И что, — поинтересовался Перебийнос, — блюдет государь договор али как?
— На это жаловаться грех, — серьезно отозвался старый боярин. — Блюдет. Да еще и поболее, чем было уговорено… Но ты все равно подумай. У меня крестьяне живут — казакам и не снилось. Тут места глухие, русским людям друг за дружку держаться надоть. Потому я своих крестьян и сам не забижаю, и кому другому не шибко даю.
— Нет, боярин, — мотнул головой атаман. — Ты эвон, видишь, свой договор с государем исполнил, и он тебя не обидел. А у меня тоже с царем-батюшкой договор имеется. Так что — прости, не останусь…
За ночь шторм подутих, и к утру в бухту, где пристала лодья атамана, подтянулось еще два десятка лодей. К тому моменту успели нарубить в сосняке лапника и соорудить малые навесы от дождя, под коими укрылись бабы и детишки. Атаман всю ночь и день до полудня проторчал, вглядываясь в море, на мысу, на коем был разведен костер. Но более никого не появилось. Когда к нему поднялся его старый соратник еще по Сечи есаул Микола Переоридорога, Андрий тяжело поднялся с камня и шумно вздохнул.
— Сгинули, видно… Ну да немудрено, лодьи-то из сырого леса ладили…
— Не хорони пока казаков, — отозвался есаул. — Наши-то тоже из сырого леса ладили. И ничего, выдержали. Наловчились уже. За все время пути уж третий раз лодьи себе ладим. И все из сырого леса. Найдутся… — Он осторожно взял атамана за локоть. — Ты бы, батько, спустился. Бабы там зерновой каши наварили с тушенкой. Поесть бы тебе…
Атаман скрипнул зубами.
— Эх, надоть было по реке и далее спускаться! А я дурак… — И он с горечью рубанул рукой.
Быстро двинуться далее вниз по Амуру не удалось. Потому как у бояр начались шибкие дела с журженями, и они упросили казачков задержаться хотя бы до осени и помочь отбить напасть. А взамен обещали поделиться рухлядью и снабдить не токмо провиантом, как то было указано в грамотке, но еще и семенами, а также и птицей с животиной на развод. И атаман порешил остаться. Но осенью также в путь не двинулись, потому как много казаков оказалось поранены. Журжени дрались дюже свирепо. Слава богу, погибших за все лето оказалось только семеро. Среди них и Наливайченко, коему, похоже, без его молодой жинки и свет белый стал не мил. Ох, чего бабы с казаками-то делают… Так что в путь тронулись лишь следующей весной, взяв добро припасов и всего, что было обещано. Тем более что к боярам на помощь из сибирских городков и острогов набежало дюже охотников, коим царь обещал добро заплатить. Впрочем, сотни полторы из них, прослышав, куда идут казаки, решили присоединиться к ним и идти искать этот остров. Про царя ходило много диковинных слухов, и они посчитали, что там едва ли не земля обетованная, коли государю про нее ведомо стало. Не иначе Пресвятая Богородица ему на ушко о сем шепнула. Ну как обычно… Но и без этих прибившихся к казакам охотников у бояр оказалось добро воинских людей. А тут еще прошел слух, что сюда на помочь должно вот-вот двинуться великое царское войско… От каких известий атаман и казаки только еще более укрепились в своей решимости исполнить все, что царь-батюшка им повелел. Небось и их он тако же не бросит, как тех, кто ныне по Амуру-реке сидел…