Наступила очередь улыбнуться Хартману. К улыбке он присовокупил:
— Все идет прекрасно. Никаких поводов для беспокойства.
— Великолепно!
Вдруг дружеская улыбка резко сползла с губ Розенталя. Две — всего лишь две — секунды, превратившиеся для Хартмана в вечность, он пристально смотрел на патологоанатома матово-голубыми, с затаившейся в их глубине смертью глазами, и тому показалось, что Розенталь знает все. Этот немигающий взгляд гипнотизировал Хартмана, словно вырывая его из окружающего мира, и профессор не понял, а скорее почувствовал всем своим существом, что он обречен.
Улыбка вернулась на лицо Розенталя так же внезапно, как и исчезла. Оба — и Хартман, и его незваный гость — облегченно вздохнули.
— Полагаю, все кончилось, — произнес Розенталь. — Теперь, думаю, все.
Не веря собственным ушам и все еще находясь во власти страха, Хартман послушно, словно китайский болванчик, закивал:
— Да, да.
— В таком случае у меня есть для вас кое-что. — Розенталь извлек из левого внутреннего кармана пальто нечто, обернутое в коричневую бумагу и перехваченное бечевкой, и протянул Хартману.
Приняв подарок, профессор уставился на него с тем же изумлением, с каким, вероятно, две тысячи лет назад люди внимали Нагорной проповеди.
— Что это? — спросил он и, опасаясь, не шутка ли это, добавил: — Видеокассета?
Продолжая улыбаться и смотреть на него ледяными глазами, Розенталь кивнул.
— Но… но почему? — Хартман крепко сжал в руке подарок. Освободиться от настороженности ему мешало недоверие, рождавшее в нем новые подозрения.
— Скажем так: она мне больше не нужна.
Хартман едва не расплакался. Он прижал пакет к груди, потом, словно о чем-то вспомнив, произнес:
— Но вы говорили, что у вас остались копии. Что с ними?
Розенталь покачал головой и, взяв в свою руку ладонь Хартмана, сказал:
— Они уничтожены. Я подумал, что в качестве подарка достаточно будет и одной кассеты. Своеобразный дружеский жест, если угодно.
Розенталь выпустил руку Хартмана и уже повернулся, чтобы уйти, когда его остановил вопрос патологоанатома:
— И вам больше ничего от меня не нужно?
Не оборачиваясь, Розенталь произнес:
— Все, что нужно, сделано. Все.
Они легли в постель, стараясь не касаться друг друга, — как будто молча приняли такое странное решение. В ту ночь они вообще не занимались любовью, Айзенменгеру было достаточно просто лежать рядом с Еленой, чувствовать ее дыхание, ощущать ее тепло.
Выключив бра над кроватью, Елена сказала:
— Мне всегда казалось, что уж я-то умею держать себя в руках. Как я ошибалась! Всего за два дня Аласдер, кем бы он ни был, показал мне, кто я есть на самом деле. Вот что мучает меня больше всего.