Он уже собрался уходить, решив, что ее либо действительно нет дома, либо нет персонально для него, но в этот момент щелкнул замок и послышался звук снимаемой цепочки.
Айзенменгер определенно разбудил ее, так как волосы Беверли, теперь несколько более длинные, нежели ему помнилось, были растрепаны, а глаза казались слегка припухшими. Одета Уортон была в черный шелковый халат, на ее лице застыло выражение неприязни, смешанное с изумлением и любопытством.
— Джон Айзенменгер? — произнесла она совершенно безучастно.
Он улыбнулся:
— Извините. Никак не думал, что вы спите в такое время.
Беверли молча посторонилась, пропуская доктора в квартиру. Когда он прошел в прихожую, Уортон все так же продолжала стоять в дверях и закрыла их только тогда, когда Айзенменгер был уже в гостиной. Осмотревшись, он проговорил:
— А я успел позабыть, как у вас уютно.
Беверли жила на верхнем этаже дома, переоборудованного в жилой из бывшего склада, и через огромное окно, занимавшее почти всю стену гостиной, открывался великолепный вид на город.
— Вы, наверное, позабыли и еще кое-что.
Потрясающая женщина! Уж это-то Айзенменгер хорошо помнил.
— Вижу, вы не ожидали вновь увидеть меня на пороге своего дома.
Беверли рассмеялась, но ее смех мог бы прикончить самого завзятого комика.
— Интуиция опять не подвела вас, — проговорила она, сделала несколько шагов в его сторону и, подойдя к нему вплотную, тихим голосом добавила: — Если б вы знали, как мне хочется разделаться с вами! Или, на худой конец, выцарапать вам глаза.
— Не понимаю, что я вам сделал.
— Не важно, что сделали вы, важно, что сталось со мной. — Уортон встала напротив Айзенменгера и заглянула ему в глаза. Взгляд ее был холоден и неподвижен. — Вы знаете, что со мной сделали они? — Последнее слово Беверли подчеркнула особо. — Мне устроили такой разнос, живого места не осталось. Еще повезло, что я с треском не вылетела со службы.
— Так вы же сами виноваты, — напомнил ей доктор. — Я всего лишь доискивался правды, а вы ее скрывали.
Спустя минуту ее гнев поугас.
— А я думала, вы искали возможности переспать со мной.
В последней ее фразе Айзенменгер уловил насмешку, и, видя это, Беверли рассмеялась своей шутке. На этот раз ее смех оказался более веселым. Поэтому последовавшая за смехом пощечина прозвучала как гром среди ясного неба. От неожиданности доктор даже не почувствовал боли, лишь звук удара эхом отдался в его ушах.
— Попробуйте только еще раз всадить мне нож в спину, — промолвила Беверли, но в глазах ее уже не было злости — в них загорелся странный синеватый огонек. Она развернулась на каблуках и, прошествовав к дивану, села. — Так чем я обязана удовольствию? — спросила она, приняв царственную позу.