В устах Генриха Плантагенета молитва мало чем отличалась от проклятия.
В тот же вечер флот после перехода по неспокойному морю прибыл в Саутгемптон.
Все думали, что король первым делом, едва сойдет на берег, направится в центральную Англию, чтобы напасть на Гуго Биго, или же на север, чтобы сразиться с королем Шотландии. Но он поступил совершенно по-другому. Сойдя на берег, он отказался от приготовленного для него ужина, съел только кусочек хлеба, запив его водой, а потом объявил, что назавтра же утром отправится в Кентербери.
На самом деле, этот человек, в одиночку противостоявшей всей своей взбунтовавшейся семье, ощущавший, что королевство вот-вот выскользнет у него из рук, и, несмотря на свой деспотический характер, не лишенный чувствительности, на какое-то время впал в уныние. И похоже, что именно через эту брешь просочилось истинное раскаяние. Когда он каялся в Авранше, речь шла, главным образом, о том, чтобы обелить себя, снять с себя вину в глазах своего народа и в глазах Церкви: официальное мероприятие, без которого ни о каком возвращении в лоно Церкви и думать было нечего. Но когда в тот день, 12 июля 1174 г., Генрих вошел в город, где десять лет назад начались его разногласия с архиепископом, он, должно быть, чувствовал, что на этот раз ему предстоит исполнить не приказ, пришедший извне: казалось, на этот раз он повиновался только голосу собственной совести. За несколько дней до своего отъезда Генрих исповедовался архиепископу Руанскому, и тот, растроганный одиночеством этого человека, посоветовал ему «смиренным паломником» посетить могилу Томаса Бекета.
«Если ты согласен пойти вместе со мной, — ответил король, — я отправлюсь туда».
Вот потому-то он и оказался в тот день, босой и в одежде кающегося грешника — простом монашеском платье из грубой ткани, подпоясанном веревкой, — на дороге, ведущей в Кентербери. Добравшись до города, он, ничего не поев, отправился к могиле архиепископа и всю ночь провел там в молитвах. Мученик Томас вот уже год как был канонизирован; паломничества, которые начались спонтанно едва ли не на следующий день после убийства, не переставали множиться; их след сохранился и в самой топографии Лондона, с его улицей Паломника и улицей Томаса, а позже они вдохновили Чосера на создание его стихов.
И можно себе представить, чем должно было стать для короля это бдение у могилы того, кто был самым близким его другом, на том самом месте, где произошла трагедия, там, куда он до сих пор не решался вернуться: в монастыре, где из темноты выступили тени четырех всадников, и дверь загремела под их ударами: «Где этот предатель Томас Бекет?» И архиепископ велел открыть двери, и в апсидальном приделе, пока монахи в ужасе разбегались кто куда, за исключением одного, молодого Эдварда Грина, подставил под удары свое худое тело, а потом, наконец, упал головой на север перед алтарем святого Иоанна Крестителя, упал сраженный, но не побежденный… С тех прошло почти четыре года…