"Слушателем может быть всякий, - сжалился я, - только запомни раз и навсегда, что меня это ни к чему не обязывает, и что во Дворец пионеров я больше не ходок."
"Раз и навсегда, - повторил отец. - Ну и пижон же ты, Алексей Борисович. Хотя бы позвони Веронике Евгеньевне, чтобы она не извелась. Телефона у нас теперь нет и долго не будет, в школу тебя перевели другую. Как она тебя найдет?"
"Постараюсь, - буркнул я, впервые в жизни отхлебнув отцовского кофе и чувствуя, как сердце мое начинает сходить с ума. - Пускай отдаст мое место схоластика Зеленову. И не вздумай, пожалуйста, вывешивать в этой квартире мою грамоту. Придет кто-нибудь из новой школы, увидит, а я не хочу."
"Ладно, - легко согласился отец. - Думаешь, мне доставляет удовольствие сверлить эти дырки?"
"Кстати, что в чемоданчике, папа? Это тот самый, - вдруг вспомнил я, - что привезла тогда бабушка?"
"Ты ведь только что сказал, что не желаешь об этом ничего слышать. Ну и слава Богу. Занимайся, чем хочешь, а архив дяди Глеба я на днях отнесу в комиссию по творческому наследию. Благород Современный уже несколько раз звонил. А Жуковкин-старший предлагает в два раза больше денег. Если честно, мне даже сказали, что мы не имеем права держать дома такое сокровище."
"А народный скульптор, значит, может держать у себя чужой семейный архив? - съязвил я. - Очень красиво. Знаешь, - я поглядел в сторону, где лежали на полу завернутые в газету стопки тарелок и блюдец, - мне, пожалуй, все-таки хотелось бы сначала посмотреть на эти бумаги."
"Они интересны только специалистам, - сказал отец. - Это отрывочные записи, наброски, все относится ко времени, когда Глеб еще жил с нами в Оренбурге. Основной архив в любом случае уничтожен."
Неслышными шагами вошла на кухню мама и стала у притолоки, прислушиваясь к нашему разговору. Смеркалось. Наши окна выходили на закат, игравший сегодня всеми оттенками багрового - ни капли янтаря, ни единого развода праздничной киновари не было на этом грозном,стремительно темнеющем небе с арамейскими письменами узких, прихотливых облаков. На горизонте, за неряшливо разбросанными белыми коробками, чернела березовая роща, а еще дальше - грохотали по кольцевой дороге бесконечные военные грузовики. Перевезенные из палисадника настурции мама пересадила в ящик с землей, прикрепленный снаружи к нашему окну. В первые дни цветы пожухли, однако вскоре ожили и расправились - и даже заново высаженный в уголке ящика кресс-салат рос с такой же скоростью, как раньше, не обращая внимания на то, что корни его, по сути дела, висели в воздухе.