Мерное покачивание кресла-качалки, которое Милка вчера с таким трудом выволокла на улицу, успокаивало. Назад — голубой кусочек неба над головой, вперёд — хитрое переплетение сухих веток в рост человека. В голове, как заезженная пластинка крутился отрывок случайно услышанной песни:
Не дают мне больше интересных книжек,
И моя гитара без струны —
И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже,
И нельзя мне солнца, и нельзя луны.
Мне нельзя на волю — не имею права, -
Можно лишь от двери до стены.
Мне нельзя налево, мне нельзя направо —
Можно только неба кусок, можно только сны.
Три метра вытоптанного двора в любую сторону от дома — ни цветочка, ни огородика — и упираешься носом в груду хвороста. Безнадега! Как Дарья здесь живет одна — кур бы завела, что ли, или козу! Милка толчком ноги застопорила мерное движение кресла и с ненавистью уставилась на завал, прожигая в нем взглядом дыру. Куда там, этот забор и граната не возьмёт! Ровные струганные доски пригнаны плотно-плотно, даже калитка узнаётся только по едва видимой щели и навесному замку без малейших следов ржавости, как будто им частенько пользуются.
Девушка вскочила: — "Выход?"
Из-за забора раздался рвущий душу отчаянный вопль.
"Дарья!" — Милка, не думая ни минуты, дернула замок, дужка которого легко выскользнула из проушин, и, выскочив за калитку, побежала на крик. Не успела она пробежать и пары метров, как в лесу опять воцарилась безмятежная тишина, заполненная шелестом ветра в постанывающих кронах деревьев, беззаботным пересвистом суетливых птах, шорохом листьев, потревоженных падающей сверху шишкой. Кто же кричал? Беглянка беспомощно оглянулась — ни забора, ни избушки, ни полянки. Она кинулась назад, недалеко ведь ушла! Ничего — лес, обычный лес и даже не очень заросший. Милка побрела вперёд, может, ноги куда и выведут.
Солнце стремительно падало за горизонт, приближалась ночь, а впереди….
Девушка поёжилась: — "Ну, и что делать? Что, что! Ночлег искать надо, а где? И чего тебе на месте не сиделось…", а глаза уже высмотрели промоину между корней громадной ели, ветви которой свисали почти до самой земли. Милка, поколов руки и спину иголками, полезла под ненадёжный кров. Повозилась, устраиваясь, вроде ничего, сойдет, надо только вылезти, веток наломать, прикрыться от утреннего холода и для маскировки. Притащив ворох лапника, кинула часть под седалище, другой укрылась, а пока копошилась, стало совсем темно. И страшно. Затаив дыхание, она сидела в своём укрытии, думая о том, что ни за что не заснёт, и сторожко вглядывалась в темноту. Хруст ветки совсем близко вогнал её в ступор — невнятная фигура возникла рядом с елью, раздвинула колючие ветки. От едкого животного запаха защекотало в носу. Девушка едва удержалась, чтоб не чихнуть, зачарованно уставившись в человеческие глаза на звериной морде. Лесной житель, беззвучно присев перед сжавшейся в комочек Милкой, протянул руку к девушке. Она обречённо закрыла глаза — мохнатая лапка ощупала лицо, мягко пробежалась по волосам, любопытствуя, ощупала плечи и быстро отдернулась, коснувшись груди. Её обладатель, зашипев, отпрянул назад, выпустил клуб пара из ноздрей и, возмущенно тряся головой, медленно отступил в темноту. Милка осталась одна. Слава богу! Сердце отплясывало фламенко, его дробный перестук отдавался в голове, а ноги тряслись сами по себе. Кто следующий?