В ответ на лязг взводимого затвора в овраге захлопали крылья вспугнутой ночной птицы. Она неожиданно громко закричала, и это заставило вздрогнуть всех четверых. Потом один из партизан толкнул Радана вперед, выругался и презрительно сплюнул. По освещенной бледным лунным светом земле протянулись четыре неровные тени. За оврагом монотонно скрипело колесо заброшенной водяной мельницы. Зловеще зияла черная пасть ямы, над которой застыла сгорбленная фигура.
— У тебя есть какое-нибудь последнее желание? — задал обычный вопрос Мичо.
Радан ничего не ответил, даже не шевельнулся. Охватившее его ощущение близкой смерти притупило все другие чувства. Его невидящий взгляд был устремлен на комья земли по краям свежевырытой могилы.
— У тебя есть последнее желание? — повторил Мичо Попович.
Тишину нарушали тихие ночные шорохи.
— Гайо, давай! — крикнул Мичо и отошел в сторону.
Тадич тоже отступил назад и остановился за спиной юноши, напряженно ожидая, когда прогремит выстрел. Гайо старался сдержать лихорадочную дрожь во всем теле, которая мешала ему целиться.
— Ну, давай! — услышал он напряженный голос Тадича.
— Развяжите его. Я не промахнусь, даже если он побежит.
Тадич и Попович переглянулись. Они понимали, что Гайо хотел бы сейчас встретиться со своим врагом на равных, лицом к лицу, но в данном случае об этом не могло быть и речи. Они быстро развязали веревки на руках Радана. Дула двух автоматов глянули на него. Он, как и прежде, как будто все происходящее касалось вовсе не его, остался неподвижен, словно оглушенный бешеными ударами собственного сердца. Освобожденные от пут руки повисли вдоль туловища.
Из ствола карабина вырвалось яркое пламя... Гайо почувствовал на своем плече чью-то руку, до его слуха донеслось:
— Ты отомстил за мать и сестер. Пошли, Гайо...
Гайо перекинул карабин через плечо и тяжело шагнул. От нахлынувшей вдруг на него непомерной усталости тело будто свинцом налилось. Но он все же пошел, и пошел даже быстрее, чем сам ожидал, жадно вдыхая холодный ночной воздух.
Он больше не стонал. Кровь на ранке под левым ухом засохла, но была еще одна рана — в груди, не видимая под рубашкой. Он лежал на большом плоском камне под столетним буком. Его глаза смотрели туда, где была долина, окруженная хвойным лесом. Там стоял дом...
Неожиданно раненому показалось, что его кто-то зовет. Ясно и отчетливо слышался женский голос: «Чедомир, Чедо!» Он посмотрел вокруг. Никого не было... Откуда же доносился голос? Голова его соскользнула с винтовки и ударилась об острый выступ на камне, но боли он не почувствовал. Рядом валялось несколько мокрых от росы патронов. Боль от ранки под ухом распространилась на всю левую щеку, перекинулась на подбородок, голова отекла, отяжелела. За горой раздавались частые выстрелы, но он их не слышал. У него начинался бред.