— Эта штука у него на голове очень похожа на хвост моего петушка, — сказала Анджа, покачивая хныкающего ребенка.
Пленного смущали эти взгляды, и он растерянно оглядывался. Наконец дед Михайло, решительно растолкав любопытных, подошел к нему и спросил:
— Тебя как звать-то?
Итальянец не понял его и выставил вперед руки, будто защищаясь.
— Он говорит, что никого не убивал, — объяснил командир Радоня. — Наверное, слышал о нашем законе: кровь за кровь!
— Что-то не верится, — упрямо покачал головой дед Михайло.
— Что ты к нему прицепился, старый? — упрекнула деда Марта, радостная, что ее сын вернулся. — Оставь его, может быть, он голодный.
Дед Михайло с досады плюнул. Марта взглянула ему в глаза и произнесла:
— Прости согрешившему против тебя! Я принесу итальянцу мамалыгу. Его ведь тоже где-то ждет мать.
Пленного усадили. Любопытные Миланче и Микица встали за его спиной, словно часовые. Дед Михайло, подумав, обнял их за плечи и сказал:
— Храбрые мои караульщики! Дайте-ка я предложу ему закурить. Он ведь, в конце концов, тоже человек. Да и бабы вон на его стороне.
Итальянец взял табак и ловко свернул цигарку. Когда он докурил и принялся за мамалыгу, на его лицо упала первые лучи солнца.
Во дворе, где ночью прятались женщины, парни и девушки закружились в хороводе.
На старой водяной мельнице, у печки, кто на колоде, кто на мешке с зерном, сидели помольщики, немолодые уже люди, и грели руки. В золе пеклась погача[9], и все нетерпеливо поглядывали туда. Немного дальше, поближе к дверям мельницы, сидел, облокотись о бревно, посасывая зажатую в зубах ореховую трубку, Ристо Куриджа, старик лет семидесяти. Дым раздражал его больные глаза, и слезы скатывались по морщинистым щекам,
— Что это ты, Ристо, сырость разводишь? — взглянув на него, спросил мельник Станое. — Льешь слезы, ровно всю семью похоронил.
Старик вытащил из-за пояса платок, вытер глаза, поднял голову и хмуро ответил:
— Свои слезы лью. Какое тебе до них дело? Следи вон лучше за мельницей да гляди, чтобы мука была чистая, не обманывай людей. А над чужой бедой не смеются. Мои глаза какая-то чертова болезнь ест. Я уж их и каплями лечил, и какой-то мазью мазал — ничего не помогает.
— У тебя, Станое, и у самого глаза не лучше. Слезы из них, правда, не текут, зато глянь, как кровью налились, — сказал помольщик, сидевший справа от Ристо, и плюнул в огонь.
— Это меня сквозняком прохватило. Ночью здесь из всех щелей несет. Я топлю ночью, но, пока спину согрею, грудь озябнет, повернусь одним боком — другой коченеет. Так и верчусь всю ночь, — закончил Станое и перепачканными в муке руками подкрутил усы. Это был высокий, с костистым лицом и низким, выдающимся вперед лбом, человек лет пятидесяти.