Она рассказала Валентину о сегодняшнем педсовете, не утаивая и того, что Бурнаков заступился за нее.
— И это все? — повеселел Валентин. — Из-за выговора какой-то Глафиры Петровны ты и расстраиваешься? Ну, Галинка, не ожидал, что ты такая слабенькая на слезы... — он ласково поцеловал ее. — Проще всего — не обращать на это внимания.
— Но ты знаешь, как это неприятно, когда на тебя лгут, а ты должна сидеть, слушать и молчать да ловить на себе соболезнующие взгляды учителей. Нет, нет! Я не могу об этом вспоминать равнодушно.
Они еще долго говорили об этом, а Валентин нежно смотрел на нее и думал, что в ее горячем возбуждении, в словах, во всем ее поведении еще столько наивного, почти детского, что невольно думается: это не жена и не женщина, а милая-премилая младшая сестренка-девочка, которой надо в чем-то помочь. Это ощущение заполнило его всего, но вылилось в одной лишь короткой фразе:
— Моя маленькая...
Потом они вместе прочитали сделанную Валентином статью об агитаторе. Галина порадовалась за него, найдя, что статья написана удачно. Но странно, она начала ловить себя на тревожной мысли о Бурнакове. Почему о нем? Ах, да... он поступил очень благородно и решительно... Мысли снова вернулись к заседанию педсовета.
— Знаешь, Валюша, — улыбнулась она. — Мне все же не дает покоя этот педсовет. И почему-то Борис Владимирович вспомнился...
— Опять педсовет? — запротестовал Валентин. — Не хочу и слышать об этом!
— Но я же рассказать о Борисе...
— Нет, нет, — весело зажал себе уши Валентин. — Не хочу, не хочу.
Он вдруг привлек ее к себе и тихо сказал:
— Понимаешь, — не хочу. Запрещаю и тебе об этом думать.
Она вздохнула. Вздох получился грустный.
— Ну что ж, не буду.
А ласковое красивое лицо Бориса Владимировича опять промелькнуло в воображении. Да, он поступил честно.
Галина вытащила на стол стопу тетрадей и вскоре, увлекшись их проверкой, забыла обо всем.
А поздно ночью она опять вспомнила, что завтра встретится в учительской со всеми, кто были свидетелями неприятного случая на педсовете, и, подумав, шепнула Валентину:
— Ты спишь? Мне что-то нехорошо.
— Почему?
— Не знаю... — и неожиданно в приливе сердечной доверчивости заговорила:
— Какой-то смутный, непонятный для меня этот день... Даже не пойму...
Валентин ласково погладил ее голову и перебил:
— Спи, Галюська моя, спи. Завтра тебе рано вставать. Побереги нервы.
И, слабо поцеловав ее, он отвернулся к стене. Видно, так по-разному были настроены в эти минуты их чувства, что Галина, словно от удара, на миг замерла, закрыла глаза и вскоре ощутила, как по щеке прокатилась и упала на подушку теплая, теплая слеза. Тяжелая обида на нечуткость и равнодушие Валентина всколыхнулась в ее сердце.