— Ты не сердись, Аркадий, что я... — снова заговорила она, но сзади кто-то недовольно зашептал:
— Девушка, в любви объяснитесь потом. Не мешайте слушать.
Потом они пошли танцевать. В середине танцев Аркадий увел ее, разгоряченную от музыки, в сад. Лишь дошли до памятной скамейки, он обнял ее.
— Ты с ума сошел! — запротестовала она, но неожиданно обхватила его шею и горячо поцеловала в щеку.
— Томка! — охнул Аркадий.
А потом... Потом, едва они вошли снова в зал, Тамара разозлилась на себя. «Ну, зачем я с ним целовалась. Надо было подольше помучить. А теперь, конечно, он спокоен. Думает, что я его... Нет, врешь — я ничья. Вот посмотри...»
Начался вальс, и Тамара, оставив изумленного Аркадия, пошла танцевать с Павликом Мякининым, который — это знали все в техникуме — упорно за ней ухаживал. Павлик был щеголевато одет, недурен собою, но Тамара не могла без злости слушать его простонародную, или как она говорила, «крестьянскую» речь.
И все же она разрешила ему проводить себя до дому. Всю дорогу молча слушала горячие слова взволнованного парня, а перед домом высвободила свою руку от него.
— Спокойной ночи!
Захлопнув ворота, посмотрела в щель. Ошеломленный парень неподвижно стоял у дома.
«Так вам и надо... — подумала она, вспомнив сейчас вчерашнее. — Привыкли смотреть на девчат, как на игрушек: захочу — играю, захочу — брошу».
Дверь скрипнула, вошла мать. Она была в зеленом теплом халате, несмотря на то, что сквозь рамы в комнату вливалось обильное солнечное тепло.
— Тамара, не пора ли вставать?
— Сейчас, мама. — Тамара минуту помедлила, откинула толстое одеяло, легко спрыгнула на ковер и стала одеваться.
— Это кто тебе синяк-то посадил? — мельком взглянув на шею дочери, равнодушно оказала Юлия Васильевна.
Многое сходило с рук непослушной дочери. Юлия Васильевна, хотя и была из простой крестьянской семьи, в замужестве за шахтерским начальником очень быстро почувствовала, что таким семьям, как Клубенцовы, многое позволено. Потому она и не требовала от дочери строгого отчета в ее поступках. Вот и сейчас она лишь вздохнула, покачала головой, но тут же, не обращая внимания на дочь, подошла к окну.
— Смотри-ка, на улице-то как хорошо... Рамы, что ли, вторые выставить? Иди, завтракай, да примемся потихоньку..
Но потихоньку работать Юлия Васильевна не умела. Это было единственное, что сближало ее с крестьянским прошлым. Черные, ничуть не тронутые в 47 лет сединой волосы Юлии Васильевны выбились прядями из-под косынки; упрямо запихивая их мокрыми руками обратно, она командовала дочери:
— Горячей воды тащи! Вот в углу-то соскобли бумагу! Раму, раму не разбей!