Геннадий встал.
— Прошу меня тоже вместе с Зыкиным направить на отдаленную шахту.
— А Зыкин никуда не уезжает... Так ведь Зыкин?
Арсений Тихонович взглянул в сторону Аркадия.
— Не знаю... Пока, наверное, не поеду... — Аркадий хмуро поднялся.
— Разрешите выйти?
— Идите, Зыкин. Думаю, что вы все поняли.
— Вот тебе и уехали, — мрачно сказал он Гене, когда они вышли в приемную.
Мимо них в кабинет директора прошла, презрительно надув губы, Тамара, Гена подтолкнул Аркадия.
— А эта, наверное, будет просить, чтобы ее оставили здесь.
— Мне-то, собственно говоря, безразлично... Ну, что ты улыбаешься? — серьезно возмутился Аркадий, заметив, что лицо Гены расплылось в добродушной, понимающей улыбке: зачем, мол, как безразлично. Аркадий ускорил шаги, но друг догнал его.
— Ты что, Аркадий, обиделся? Ну, я же шутя! Я ведь, не знал, что у тебя о ней все еще сердце болит.
— Знаешь что... — губы Аркадия гневно дрогнули. — Катись ты... к черту!..
И ушел.
Гена, сам того не понимая, точно угадал: сердце Аркадия словно кто сжимал, когда он встречал Тамару. Поссорился с ней Аркадий в тот день, когда побывал у нее дома, и они ушли в техникум на заседание комитета комсомола.
Всю дорогу тогда они молчали, старательно обходя весенние лужи, не глядя друг другу в глаза. Перед дверью техникума Тамара спросила:
— А зачем вызывают?
— Не одну тебя, всех «двоешников» вызвали... — ответил Аркадий и прикусил язык: Тамара гневно сверкнула на него глазами, рванула дверь и стремительно взбежала по лестнице на второй этаж. Она чувствовала себя оскорбленной этой фразой: «всех двоешников».
Секретарь комитета Николай Серов встретил ее радостным возгласом:
— Ну и молодец, Клубенцова! Вовремя пришла. Пора начинать.
В комнате, кроме членов комитета, собралось более десяти «двоешников». Тамара молча прошла мимо Серова и села за парту в дальний угол.
— Ты поближе, поближе, Клубенцова... А где же Зыкин? Тамара, вы вместе пришли?
Но в это время вошел Аркадий, и Серов успокоился.
— Ну, что ж, начнем... Садись, Зыкин.
Буквально через две-три минуты лица многих виновников сегодняшнего заседания комитета раскраснелись: умел задеть за живое каждого Николай Серов. Особенно досталось Тамаре. Ее фамилия просто-таки приглянулась Серову.
Аркадий исподлобья бросил взгляд на Тамару: она раздраженно вычерчивала что-то карандашом на парте. Разрумянившаяся, с перекинутыми на грудь черными косами, она была так хороша, что Аркадию стало жаль ее.
«Но выступать мне, как члену комитета, все равно нужно... Обидится еще больше... Вообще-то пусть обижается: если она понимает, что такое друзья, то поймет, почему я должен выступать... А может быть, умолчать? Я и так ведь на каждом заседании беру слово. Так что мне никто ничего и не скажет за сегодняшнее молчание».