— Зря вы так.
— Да и рано пока что уходить. Приказ не велит.
— Тоже верно. Послушай, а как этот парень выглядел?
— На голове пилотка. Волосы длинные, как у монаха. Солдат не солдат, а черте что. Форменный пономарь.
— Кажется, я знаю, кто это. — И мысленно сказал себе: «Гордаш». — Где он сейчас?
— В окопчике, у входа в дот.
— Мария Кристич жива. И даже не ранена. Так и передай ему.
— Если только успею. Если его не скосят.
— Успеешь, сержант, успеешь.
Громов слышал, как Вознюк положил трубку рядом с аппаратом и, очевидно, бросился в пулеметную точку, через амбразуру которой можно было поговорить с этим самым «пономарем». Теперь Андрей уже не сомневался, что речь идет о Гордаше, однако на сей раз неусыпная мужская ревность его молчала. Вместо этого он живо представил себе, каково было семинаристу прорываться к двери блокированного немцами дота и каково, ожидая ответа, отстреливаться из «поддотного» окопчика.
Тем временем трубка доносила до Громова приглушенные отзвуки боя, которые изредка прерывались разрывами снарядов, ложившимися уже здесь, у «Беркута». Причем ложились они все ближе и ближе, напоминая, что каждая последующая минута может стать для кого-то из его гарнизона роковой. И вообще… «снаряды ложатся все ближе» — вот она, формула их нынешнего армейского бытия. Независимо от того, побеждают они или же обречены на гибель.
— Сообщил! — прорвался наконец через этот грохот голос сержанта. — Он просил передать Марии поклон. От Гордаша. Сказал, что вы его тоже знаете.
— Будем считать, что знаю. Где он сейчас?
— Ушел. Понял, что оставлять дот нам не велено, и ушел. Сейчас пытается прорваться на гребень, к лесу. Тут как раз еще несколько бойцов подоспело, спешенных кавалеристов. Так что, может, ему и повезет.
— Почему же ты не впустил его в дот?
— Отказался. Я, говорит, только хотел привет Марии передать, а подземелий не терплю. Ничего себе «привет»: через сотню смертей прорваться к амбразуре!
— Нужно было заманить, сержант; получил бы отличного бойца.
— Не знаю, каким он был бы бойцом, но, как видно, есть люди, которых даже война с ее смертоубийством образумить не способна. «Я, — кричит в амбразуру, — только для того пристал к группе и прорывался, чтобы спросить, жива ли Мария Кристич!» Это же надо! Оказывается, у нас в доте он тоже был. С младшим лейтенантом беседовал, когда вашего «Беркута» искал. Просто я не видел его тогда.
— Если прорвется еще раз — тоже говори: «жива». И передавай от нее привет. Сколько бы раз не прорывался.
— Думаете, снова прорвется? — почему-то приглушенно, почти шепотом, спросил Вознюк.