Взглянув на дверь, майор вдруг осекся на полуслове. Бросив взгляд туда же, Громов от досады прикусил губу, — там, в проеме полуоткрытой бронированной двери, стояла Мария. Поймав на себе его взгляд, она резко повернулась и исчезла.
— Вдобавок, она еще и службы не знает, — проворчал ей вслед майор. Но тут же примирительно добавил: — Хотя девка… ничего. Одобряю.
— Что «одобряю»? — с надеждой спросил Громов, решив, что майор согласен отпустить Кристич.
— Выбор твой одобряю. Не то что Томенкова, выдра облезлая. — И, потерев руки, то ли удовлетворенный тем, что нашел удачное сравнение, то ли в попытке успокоить себя, майор снова прильнул к окуляру перископа.
— Да не выбирал я себе медсестру! — возмутился лейтенант. — Какую прислали. И прошу за нее не потому, что красивая.
— Ну да, не потому. Они, жевжики, уже и повлюбляться успели, — бормотал майор, следя за дорогой, ведущей к переправе. — Все как один… красавцы-кавалергарды…
Под вечер в овражек действительно пробились две машины с боеприпасами и продовольствием. Бойцы «Беркута» перенесли в дот тридцать снарядов и двадцать пулеметных колодок с лентами. Учитывая, что в доте и так был целый арсенал, этот боезапас окончательно укреплял его положение. Как и три мешка крупы и несколько ящиков с консервами.
— Извини, что немного, — позвонил Шелуденко, как только «беркутовцы», словно суслики в норы, перенесли все отведенное им в глубины дота. — Что удалось выпросить.
— Полагаю, этого хватит, — успокоил его Громов.
— Продержаться до конца войны вам все равно вряд ли удастся, — философски изрек Шелуденко. — Но, «споткнувшись» о наши доты, враг должен задуматься: не зря ли он затеял эту бойню.
— Если понадобится, убеждать его в этом будем его же оружием.
— То-то мне докладывают, что все оружие, оставленное противником на поле боя, ты приказываешь заносить в свой дот.
— Даже об этом сообщают! — рассмеялся Громов. — То им не нравится мой немецкий язык, то моя тяга к немецкому оружию… А мои солдаты должны готовиться к боям в тылу врага и привыкать к его оружию.
Дот напоминал погребенный в могилу вместе с прихожанами церковный колокол. После каждого близкого разрыва он глухо, замогильно, гудел, призывая к поминовению и покаянию. Если вдруг случалось прямое попадание, бойцы смотрели на купол своего саркофага словно на небо и, тайком друг от друга крестясь, творили невнятные и почти бессловесные молитвы.
Вот уже третий день проходил почти в непрерывных обстрелах. Пытаясь отомстить за неудавшиеся десанты, немцы и румыны прекратили попытки форсировать реку на этом участке и методично, через каждые два часа, забрасывали укрепрайон снарядами, бомбами и… листовками, в которых угрожали, запугивали или, наоборот, призывали прекратить сопротивление и «переходить на сторону Великой Германии, где красноармейцам будет обеспечено нормальное питание и сигаретное довольствие».