«“Первых трех солдат, ворвавшихся в траншеи противника, я бы объявлял святыми. Хоть после смерти, хоть прижизненно, — вспомнились ему слова отца, сказанные им однажды после учебного фильма о боях на финляндском фронте, который они вместе смотрели в клубе училища. — Три солдата в окопе противника — это как три ангела победы”. Интересно, как бы он отнесся к тем трем “ангелам”, которые только что ворвались в прикрывающий меня окоп? Как к ангелам поражения? Но при этом восхитился бы их подвигом?»
В последнее время Андрей не раз пытался представить себе отца здесь, на передовой, на берегу Днестра, в своем доте. Пытался… Но не мог. Потому что теперь он знал: чтобы представить себе человека в бою, его нужно хотя бы раз видеть… в бою.
Ему, конечно, верилось, что и здесь отец оставался бы таким же суровым, сдержанным и трезвомысляшим, каким он привык видеть его всегда, с детства; каким рисовал его в своем воображении, исходя из рассказов друзей и просто коллег отца. И все же… сейчас Андрею не хватало хотя бы нескольких минут, проведенных с полковником Громовым здесь, в доте. Для него это было бы очень важно не как для сына, а как для офицера. Который и стал им исключительно из подражания отцу.
— Товарищ лейтенант! — вырвал его из оцепенения Кожухарь. — Командир пехотного батальона убит!
— Ну и?.. Там что, не осталось ни одного офицера? — Произнеся это, Андрей вдруг уловил, что говорит тоном полковника Громова, его голосом, с его интонациями.
— Не знаю. Может, осталось. Батальон просит помощи. Нужно помочь ликвидировать прорыв!
Громов трубки не взял. И так все ясно. Командир батальона убит, силы батальона на исходе. Что к этому мог добавить пехотный офицер, требовавший его к трубке.
— Вызови пулеметный и артиллерийский, — приказал Кожухарю. — И потом, взяв в руки обе трубки, скомандовал: — По два человека у орудия, двое — в пулеметной точке. Остальные — наверх, в цепь!
Один немецкий автомат он схватил сам, другой дал Кожухарю и, рассовав по карманам рожки-магазины, выбежал из дота.
— Рашковский! — крикнул он из окопа. — Разворачивай своих бойцов веером, в цепь! Перекрой подходы к террасе. Пулеметчики, — приказал через амбразуру, — отсекайте немца от окопов!
Кажется, они подоспели вовремя. Как только бойцы Рашковского и Горелова перебежками развернулись в цепь и залегли, из прибрежных окопов вырвалось до полуроты фашистов, стремившихся с ходу зайти в тыл доту. К счастью, Громов успел рассыпать бойцов по террасе, образуя второй заслон. С этой террасы немцы просматривались, как на ладони, и вскоре прицельным огнем, поддерживаемые пулеметами, красноармейцы добрую половину их уничтожили, остальных заставили залечь и ползком попятиться к реке. Причем странное дело: увидев, что немцы пятятся, бойцы прекратили огонь и сопровождали их ползанье криком, свистом и улюлюканьем. На немцев это действовало похлеще, чем пальба.