Товарищ несчастного калеки бросил девушку, выхватил нож…
Лаврентий Павлович укоризненно посмотрел на него и, как говаривала его жена Нателла,[4] «сделал в глазах февраль»…
Второй кавказец завизжал от ужаса, бросил на землю нож и, рухнув на колени, пополз в угол остановки, прикидываясь ветошью…
Лаврентий Павлович с трудом отдышался («Эх, жизня наша кабинетная! Надо мне больше двигаться…») и наставительно сказал барышне, старательно прикрывающей свои прелести обрывками блузки:
— Ну что же вы так поздно гуляете? Где тут у вас милиция?
19 августа 1991 года. Ноль часов сорок восемь минут. Поселок Коренёво Люберецкого района Московской области, улица Лорха, дом 17
— Какая милиция, о чём вы говорите? — женщина, которую Лаврентий Павлович сначала принял за бойкую старушку, после того как она сняла уродующий её платок, оказалась — вполне ещё ничего.
Вот только лицо у неё было смертельно уставшее, изработанное…
«Испитое», — подумал Берия.[5]
— Ведь это же братья Гаспаряны («Вот дела, азербайджанца от армянина не отличил!»), беженцы из Баку («Значит, не совсем ошибся!»).
Они после Сумгаита к нам целой ордой перебрались… А их старший — сейчас в милиции участковым!
— Участковый? — Берия грозно нахмурился. — Гнать в шею надо такого участкового! Не может работник Органов иметь такой мутной родни!
— Ага, погонишь его! Мы-то, местные, всё видим. Они и все ларьки местные под себя подобрали, и рыночек. Все платят им дань! А что делать?
— Жаловаться! В МУР!
— Так ведь жаловались. Когда мы под мостом через Пехорку нашли целую машину варёной колбасы… и что? Приехали, покрутились… а потом наш главный жалобщик сгорел, вместе с домом…
— А в… МГБ?
— Это КГБ, что ли? А… — и женщина безнадёжно махнула рукой. — Ой, дура я старая, что же это я вас всё в сенях-то… Дочка, ты переоделась?
Из комнаты выглянула давешняя барышня. После того как она смыла со своего круглого личика пару килограммов белил и румян, то стала выглядеть совсем юно…
— Да, мамочка… Дяденька Лаврентий, заходите, пожалуйста…
Берия осторожно шагнул за порог.
Комната носила все черты уютной, чистенькой бедности.
— Присядьте, пожалуйста, вот за стол, ничего, что на кухне?.. Сейчас я вам картошечки, огурчиков… Да вы не волнуйтесь, у нас всё свое, не покупное!
Берия вдруг почувствовал, как его желудок громко забурчал, требуя любой еды — хоть чёрного хлебушка!
— А может, вам рюмочку?
Из цветного стекла, пузатенького графинчика потекла в гранёный стаканчик мутная, но весьма ароматная, пахнущая хлебом струйка.
— Гоните? — вздохнул печально Берия.
— Да господь с вами — зачем её, проклятую, гнать, она сама из аппарата течёт… А только как Мишка Меченый свой проклятый сухой закон ввёл — нам без этого никак нельзя! Хоть огород вскопать, хоть крышу починить — плата ведь одна. Пол-литра.