Слева жила довольно молодая пара, супруги-художники Коварди, Вера и Басилей, эти вечно пропадали в глубинах дома, рисовали на продажу картины-обманки, такие, на которых лежит вот кедровая шишка, луковица, либо же маузер, а потянешь к ним руку, хвать — и не возьмешь ничего, потому как всё нарисованное. Супруги на крыльцо выходили нечасто, но как раз в лодке у Астерия появлялись регулярно. И в баню их лодочник возил, и на мемориальное кладбище, там Коварди резьбу всякую для своих картинок срисовывали. А за их домом, южней, была неширокая улочка, заканчивавшаяся четырьмя ступеньками, ведшими в глубь Рифея. Это и была пристань, рабочая пристань Астерия. Дальше нее лодочник отлучался редко, даже мытарь гильдии в половине двенадцатого ночи приходил к порогу дома Астерия. С восьми до одиннадцати вечера Астерий тоже работал, но не как утром и не как днем: члены гильдии возвращались домой по служебному проездному, припозднившиеся посетители бань и кладбища платили вдвое против дневной таксы. Эти деньги целиком сдавал Астерий в фонд защиты от возможных стихийных бедствий. И невелика беда, что ни одного серьезного стихийного бедствия лодочник на своем веку не видал. Жалко, что ли, заплатить, чтоб и дальше их не видать? Впрочем, лично для Астерия таковым бедствием вполне могли считаться бобры. Потому что и здесь, на месте работы, максимально удаленном от прежнего — того, что было когда-то на Селезни, насколько сумела сделать гильдия, — бобры не оставляли лодочника в покое: все как один держали они на него длинный красный зуб.
Гласный выборный от бобрового населения в Киммерионе за первый же год работы Астерия на новом месте передал лично архонту три жалобы на небрежность лодочника. Первые две были однотипны: оный-де Астерий преступно (ясно, что в нетрезвом виде) упустил в Рифей рулевое весло, каковым, свободно (и преступно) неуправляемо поплывшим вниз по течению, был на приватной своей даче близ Второго Мёбия ушиблен престарелый Кармоди (во втором случае — Мак-Грегор), каковое весло и прилагалось в качестве единственного вещественного доказательства; Кармоди же (во втором случае — Мак-Грегор) не мог явиться лично, ибо ушиб его имел столь серьезные последствия, что сделался престарелый бобер-гипертоник нетранспортабелен.
Гильдия заказала независимую экспертизу, и с первой кляузой покончили мигом. Весло оказалось не только не казенное, но было оно вообще выстругано самими бобрами из рифейской липы, редкого дерева-эндемика, за поруб и погрыз какового чуть ли не с времен Евпатия Оксиринха полагался штраф. Во втором, полностью аналогичном случае, весло оказалось натуральное, человечье, но без малейших следов работы лодочника; странно как-то выходило — будто сходил Астерий на Елисеево Поле, укупил в торговых рядах новое (дорогое — десять мёбиев!) лодочное весло, потом злоумышденно бросил его в Рифей, чтобы сорока верстами ниже по течению, на бобриных дачах, зашибло оно прямо в макушку почтенного гипертоника Мак-Грегора (то ли Кармоди?). Никакой другой вариант не проходил, алиби Астерий имел железное, словно кедр, никуда он со своей переправы в последний месяц не удалялся, и тому три сотни свидетелей, в их числе две бобрихи-бобылки почти вымершего рода Равид-и-Мутон, прижившиеся возле Земли Святого Витта. Скрежеща красными зубами на проклятых ренегаток, кляузники отвели свою жалобу как ошибочную и уплыли куда-то, где мудрые и нетранспортабельные старейшины, надо полагать, вложили исполнителям аж по киммерийские календы за халтурную работу.