— Тогда встрянь, лейтенант, встрянь, «архангел войны»! — все равно взъерошился Арзамасцев, наклоняясь к дверце кабины с опущенным стеклом и не желая по-мирному завершать очередную стычку с командиром. — Только здесь нас еще не хватало, давай будем встревать в каждую польскую драчку.
— Замолчи, — вдруг вмешалась Анна. — Я-то думала, что ты действительно солдат. Да не будь этого лейтенанта-поручика, ты бы…
Конца фразы Андрей не услышал. Взревел мотор — и слова девушки потонули в его реве, растворились в выхлопных газах. А мимо кабины опять начали проплывать мирные, еще не закопченные, не присыпанные пеплом стволы золотистых кленов и берез, помеченные первыми вечерними сумерками островки перелесков и разукрашенные узорами, оголяющиеся под осенними ветрами кустарники.
— Как бы нам не напороться здесь на партизан, товарищ лейтенант, — взволнованно проговорил Корбач, почти всей грудью налегая на руль.
— Божественно! Наконец-то ты начал рассуждать, как истинный солдат великого фюрера.
— Так ведь по ним и стрелять придется.
— И по ним… если придется. Что тебя смущает?
— То и смущает, что в своих стрелять будем.
— И в своих, если все же придется, — невозмутимо подтвердил Беркут.
— Но ведь…
— И еще, гренадер-кавалергард… — не стал выслушивать его лейтенант. — Пока мы в этих германских мундирах щеголяем, говорить со мной старайся только на немецком. И думать тоже. Для полноты ощущений.
Засмотревшись на Беркута, водитель забыл о дороге. Это был взгляд человека, пытающегося понять, с кем же на самом деле свела его судьба. Корбача не переставали поражать сам способ мышления лейтенанта, странности восприятия Беркутом всего того, что происходило вокруг, само понимание им войны и солдата на ней, его жизни и смерти.
Обычно лейтенант старался не реагировать на взгляды своих солдат, какими бы чувствами они ни были пронизаны, однако на сей раз не удержался:
— Как-то странно ты взглянул, Корбач. Что-то хотел сказать, но не решился?
— Подумал, что войны как раз и начинаются такими людьми, как вы. Потому что чувствуете себя в ней так, словно только для боев и походов созданы.
— Не такими, Корбач, не такими. Начинают их другие — дипломаты, политики. Но, очевидно, для таких, как я, — с этим можно согласиться.
— Но ведь таких немного, — проворчал Корбач. — Людей, которые немилосердно боятся этой войны, чувствуют себя на ней растерянными и жалкими, — значительно больше.
Беркут хищно ухмыльнулся и, отвернувшись, долго смотрел в боковое стекло. Лишь когда Корбач убедился, что ответа не последует, он вдруг сказал: