— Так ведь…
— Могут убить? На войне это случается. Зато есть шанс. А в подвале гестапо его не предвидится. Думаю, она это понимает.
Мазовецкий терпеливо ожидал его в машине, которой никто из сельских полицаев пока что не заинтересовался. Правда, фельдфебель нервничал, не зная, как он сумеет объяснить начальству причину своей задержки. Однако на унтерштурмфюрера его обеспокоенность никакого впечатления не производила. Увидев Крамарчука, Владислав вышел из кабины, молча выслушал его и только тогда приказал шоферу двигаться к шоссе. Но сразу же за селом, в долине, снова попросил остановиться, и к опушке леса, к которой должна была подойти Ольга, они уже добирались пешком.
Мазовецкий велел фельдфебелю подождать их еще минут сорок, пообещав, что лично объяснит его начальству, почему машина была задержана. Однако по угрюмому выражению лица немца понял, что ждать он не станет, машина сорвется с места, как только они с Крамарчуком отойдут метров на сто.
— Все-таки мы неоправданно рискуем, — ворчал Мазовецкий за спиной у Крамарчука. — Сначала нужно было бы передать в отряд записку. Основной приказ — доставить ее. Все остальное…
— Все остальное — это девушка, спасти которую можем только мы с тобой. И никто больше. Бывает же такое, а, поручик?
— Спасать! Спасать нужно всех! Весь народ. А задание есть задание. Если нас убьют и бумага попадет в руки фашистов — провал «Сове» обеспечен.
— Тогда вот тебе, законник казарменный, твоя бумажка, и возвращайся в отряд. А я останусь и попытаюсь отбить Ольгу. Ты же видел, как командир волнуется за нее. Если девушку увезут в гестапо, я себе этого не прощу. Так что хрен с ней, с этой вашей бумажкой.
— Я сто раз предупреждал тебя: не смей выражаться такими словами в присутствии офицера, — поморщился Владислав.
— Если ты будешь нудить, я так выражусь, что у тебя погоны отвалятся, понял? «Не смей, видишь ли, выражаться в присутствии!…»
Поляк горделиво вскинул подбородок, однако накалять страсти не стал.
— У тебя появился какой-то конкретный план? — спросил он.
— Появился.
— Изложи.
— Взять и отбить эту девушку у полицаев.
— Тогда надо было сказать, что у тебя появился гениальный план, — саркастически заметил Мазовецкий.
* * *
Крамарчук лежал в густой траве на залитой солнцем полянке и мечтательно глядел на село. Вот оно: такое близкое, тихое, полусонное…
И черные трубы на пожарищах никакого отношения к этому сельскому пейзажу не имели. Стоящие на отлогом холме, на фоне леса, они казались мрачной и бездарно исполненной декорацией на сцене деревенского клуба. Впрочем, чуждые всему окружающему, они могли восприниматься и как символы горьких человеческих судеб.