Шериф намекает, что если мы хотим пользоваться бензиновым аппаратом, я должен отдать деньги ему — так подсказывает мне обеспокоенный разум. Но тело упрямится, и странные комиксы проступают в памяти:
Я сижу за столом, шериф — напротив. Он ест рыбную похлёбку. Смердящую похлёбку из высушенных и перетёртых в порошок трупов рыб. Он рычит, словно дворовый кобель, оборзевший от безнаказанности. В памяти встаёт неприятное: шериф повалил истекающего кровью американского юношу на дощатый стол и разрывает ему задний проход чешуйчатым половым членом. Miserable!
Я вспоминаю, что видел уже этот эпизод из жизни молодого американского самца — вспоминаю в тот самый момент, когда самец восстаёт и, используя силу свидетеля, набрасывается на индейцев. Он мечется меж ними, рассыпая удары, а омертвители наблюдают со стороны, почёсываясь. Перья на головах индейцев напоминают шлемы воинов древности. Юноша сокрушает врагов, словно герой комикса, но вот шериф — другой герой комикса — появляется на горизонте, словно исполинский картонный робот (движения его угловаты и отрывисты, он жестикулирует как лишённый сознания механизм). Он ищет молодого самца, чтобы лишить сил и изнасиловать. Он хочет наказать, утвердившись тем самым во власти.
Увиденная ситуация явилась отражением идеи расплаты за пользование силой. Обладание силой выражалось в обладании бензиновым аппаратом большой мощности, потеря контроля над которой стала чревата телесным увечьем и раной духа.
Состояния оцепенения тела открывают духу его глубины, но глубины эти вовсе не означают достижений: они суть подобие медицинских анализов, ценность которых — выявить присутствие тех или иных скрытых или тщательно маскируемых моментов в общей структуре личности. В движении мы представляем собой лишь видимую верхушку айсберга.
Как подтверждение подобных утверждений — удивительное и явственно ощутимое изменение моего эмоционального тела.
Я снова вернулся в далёкое прошлое, где шёл по пешеходной, мощёной брусчаткой улице. Состояние моё было неожиданно, несвойственно мне сентиментально, при этом крайняя растроганность вызвана была воспоминанием о некоей нелепейшей песне с повторяющимися словами, звучащими приблизительно как «ах, Арбат мой, Арбат». Странная песня эта носила оттенок некоего расплывчатого воспоминания, она то и дело обрывалась, но мне непременно, необъяснимо, буквально до слёз хотелось слушать её ещё и ещё.
Иной вариант: воспоминание о «друзьях детства». Ощущение потребности общения с «друзьями детства». Продолговатое озеро, шалаш из осоки, тёплый спирт в сосуде из пластика. Иногда образ «друзей детства» воплощён в конкретной личности, иногда (как в описываемом случае) он — абстрактная компиляция, объединяющий фантом.