— Марта, пожалуйста, не кричи, корову подоят, детьми займутся соседи.
— Что будет? — спрашивала она. — Я боюсь.
— Хуже уже не будет. Тебя освободят, это какое-то недоразумение.
Она горько улыбалась и снова глядела в одну точку невидящими глазами.
С нашим транспортом отправили в Освенцим и Марту. Вначале я потеряла ее из виду. После видела несколько раз на лугу, сидящей в стороне ото всех. Она прикрывала рукой свой номер и боязливо озиралась.
— Тут лучше, правда, Марта? Больше воздуха…
— Да, пани староста.
Она называла меня старостой еще со времен Павяка. Там я была «старшей по камере».
— Почему вы прикрываете номер? — спросила я.
— Потому что совсем уже не верю им.
— Кому?
— Никому… всем… злым людям… везде они есть.
Я поняла, что она, — видимо, страдает манией преследования. Больше я ее не встречала. Кто-то однажды сказал: «Помните эту крестьянку из нашей камеры — она сошла с ума…»
Как-то ночью в ревир принесли женщину, положили на соседнюю с моей койку, где уже лежали трое больных, силой втолкнули ее туда. Она была голая и все время стонала. Я не видела ее лица, а если бы и увидела, то все равно не узнала бы. И вдруг в тишине я слышу: «Корова, где моя корова?»
Я встала, наклонилась над ней.
— Марта, это вы?
Она медленно открыла глаза. На меня глядело лицо старухи. Марта улыбнулась и прошептала:
— Пани староста?..
Это были последние слова Марты. Я закрыла ей глаза. Час спустя ее вынесли из барака. Мне казалось, что умер кто-то очень мне близкий. Соседки, те, что полночи мучились с ней на одной койке, были довольны, что все так быстро кончилось и места у них стало больше.
— Наконец-то я могу ноги вытянуть, от нее ужасно, несло, хорошо, что подохла.
— Эх, и зачем только ты кричала, что она померла, можно было бы завтра еще взять хлеб на нее.
Эльжуня прервала чтение стихов и взглянула на больную. Больная — доктор Мария — подняла голову.
— Читай дальше, Эльжуня, это так прекрасно…
Эльжуня, санитарка, старалась исполнять все просьбы больных. Доктор Мария была уже после кризиса, жар спал. Обычно спокойная, молчаливая, сейчас она вела себя как ребенок. Эльжуня и доктор Нуля Тетмайер с беспокойством наблюдали за странными изменениями, происходившими с больной. Эльжуня продолжала декламировать звучным голосом детские стихи:
Почему родилась некрасивой,
Почему есть куклы счастливей,
Почему ее все тиранит
И никто на нее не взглянет…
Больная плачет, не может спокойно слушать сказку о тряпичной кукле. Вдруг она приподымается и пытается сойти с кровати, голая. Нуля бросает выразительный взгляд на Эльжуню. Больная внезапно заговорила: