«Как всё же мало надо русской женщине, чтобы чувствовать себя счастливой», - думал Владимир, слушая одну из них, легко меняющую основную родину на малую ради семьи и удобств, – «какой-никакой закуток, чуть–чуть любящий, в меру пьющий и дерущийся муж, заброшенные дети-замухрышки, незлобивые соседи того же пошиба и несколько чахлых зелёных насаждений, создающих внешнюю иллюзию благополучия. Этой стране никогда не выбраться из нищенского полузабытья и рабского безволия, пока женщины не обретут чувства собственного достоинства, не перестанут быть только жёнами и возьмут инициативу в делах в свои всё умеющие делать руки и не затуманенные самогоном головы». Слава богу, Владимиру не светит здесь вторая родина, даже если бы он и захотел. Кто ж в государстве, где всё распределяется, даст простому шоферюге, к тому же неженатому, беспартийному и инертному в профсоюзе и комсомоле хорошее жильё, способное стать каркасом дома в понятии Тани? А привести любимую девушку, жену в чужой дом и гнить там в проблематичном ожидании какого-нибудь угла в награду за каторжный труд и безропотное послушание он никогда не согласится. У него будет свой и обязательно каменный дом с мансардой с цветными стёклами, стеклянной верандой-оранжереей и плодовым садом. Первый шаг на пути к нему он сделал, осилит и оставшиеся четыре. И будет одна родина – большая и малая – в одном самом красивом городе – Берлине.
Пока двое в кабине мечтали о доме, каждый о своём: она – скромно и вслух о существующем, он – по собственным понятиям тоже скромно, но про себя, о будущем, - машина после почти двухчасовой накрутки на колёса неровного полотна дороги пошла на тягун, заканчивающийся на далёком пригорке крутым поворотом в окружении подступивших к нему чахлых сосёнок с несоразмерно вытянутыми к дороге в неведомой мольбе нижними ветвями. Когда почти выбрались на пригорок, пришлось притормозить, так как дорогу перекрыла упавшая поперёк сосна, то ли вытолкнутая безжалостными сёстрами в борьбе за пространство и свет, то ли сама бросившаяся под колёса, изнемогши от внутренней болезни корней, подточенных ядовитой дорогой и осыпающимся склоном. Так или иначе, но приходилось думать о нелёгкой и долгой работе топором. Владимир уже сбросил газ и выключил скорость, сдерживая тормозом небольшой накат машины, когда на подножку, уцепившись грязной рукой за оконный проём с опущенным стеклом, вспрыгнула какая-то небритая патлатая личность в немецкой офицерской пилотке и, больно ткнув в висок длинным стволом маузера, визгливо и возбуждённо скомандовала: