- Ладно, - оборвал он и себя, и Эберта. - Тут мы никогда не договоримся.
Эберт почесал свой сизый носик.
- Не спеши.
В другой раз Эберт пожаловался, что в Руссе уничтожили кладбище их корпуса.
- Вы его устроили посреди курортного парка, - сказал Шагин. - Разве это место?
- Могли перезахоронить. Мы бы оплатили.
Шагин вспомнил о Кирпичеве, сказал терпеливо:
- После войны мы хотели всякую память об оккупантах уничтожить. Вы все изничтожили, загадили, и нечего вам торчать на нашей земле.
- У нас военные кладбища навечно охраняются.
- У вас, Карл, другой вид на них. Вам не за что ненавидеть русских.
Крепко сжав губы, Эберт смотрел на Шагина неприятно, в упор, как будто что-то знал о нем нехорошее.
Наступило молчание, оно становилось все тяжелее. Когда они с трудом выбрались из него, неловкость еще долго витала.
Настроение у Шагина испортилось. За ужином Эберт выставил бутылку вина какого-то особенного разлива, поставил еще русскую столичную, коньяк, виски - на выбор. Шагин принимал его ухаживания хмуро, вино показалось кислятиной. Он угрюмо жевал бутерброды. Здешний хлеб был безвкусный, все эти колбасы разных узоров приелись.
- Слушай, Карл, зачем ты меня пригласил? - вдруг спросил он. - Только честно.
Эберт аккуратно вытер губы.
- У вас, русских, смешная привычка предупреждать: "давайте честно", "честно говоря", или еще: "будем откровенны", как будто все остальное вранье.
- Не финти. Отвечай по существу.
- Отвечаю. Мне понравилось, как ты говорил в Петербурге про войну. Ты не стеснялся нас. Я не люблю, когда русские начинают нам рассказывать, как они представляют разницу между немцами и фашистами.
- Ну и ладно, меня-то зачем пригласил?
- А ты зачем поехал?
Шагин невесело рассмеялся.
- Разобрались!
Эберт повел Шагина в свой кабинетик. За шкафом висел под стеклом портрет, сделанный акварелью. Девушка с пушистой рыжеватой косой через плечо. Она смотрела насмешливо, ожидающе, как бы не веря художнику. Написан портрет был неумело, слишком яркими красками, что удалось художнику - так это передать удовольствие от своей модели.
Эберт признался, что писал он, когда-то баловался, любил рисовать. Портрет - его бывшая невеста, Ингрид.
- Что значит - бывшая?
Эберт не ответил. Они вернулись на террасу. Поговорили о том, кто чем увлекался в молодости. Шагин сочинял стихи. Ужасные стихи, про бандитов. Эберт, кроме рисования, еще занимался фотографией.
Шагин все же не вытерпел:
- Что с ней сталось?
- Погибла в сорок пятом году.
- Как погибла?
Эберт ровным голосом рассказал. Деталей он не знает, потому что вернулся из плена спустя пять лет после ее гибели. Ему известно, что в их доме стояли советские солдаты. Была пирушка, напились, Ингрид прислуживала. Двое затащили ее на второй этаж, стали насиловать, пришли другие, она кричала, ее избили, потом придушили. Комендатура труп сфотографировала, увезла. Завели дело, результатов не было. Объяснили, что сама виновата, спровоцировала солдат на драку и в драке случайно была убита. Эберт, приехав, не нашел следов ни той военной части, ни того дела в комендатуре. Похоронили ее тайно, неизвестно где. Портрет родители отдали Эберту.