— Дары.
— Да, дары! Увозит князь казну. Денежки кровные. У меня последнее взяли.
Сразу сердито откликнулось много голосов:
— Не береди!
— У тебя одного, што ль?
— С меня самого только порты не содрали.
— Со всех так!
— Ну не со всех, вон князь в золоченом доспехе.
— Так нешто я про князя. А людей ободрали.
— И провальная же яма эта Орда. А возы–то, возы, неужто все с серебром?
— Ну и дурень! Где столь серебра взять. Тут одной мягкой рухляди сколько: соболей, куниц, горностаев, а ордынцам поплоше — белка.
— А шеломы злачены, а чарки узорны, а царицам кольца да сережки, да много еще чего. Вон Парамоша стоит, его спросите.
Старый златокузнец Парамоша взглянул на говорившего:
— Сколько добра мы перевели, сколько потрудились. Подумаешь — аж оторопь берет. А нешто одна моя мастерская в Москве.
Из–за плеча Парамоши выдвинулся парень.
— А я бы, братцы, не серебром царю глотку заткнул, а булатом. Пошто терпим? Выйти бы всем миром.
Парамоша сердито отмахнулся.
— Помолчи! Как ты всем миром выйдешь?
— Всей Русью, значит.
— Вот тут и споткнешься. Мы, скажем, выйдем, а Михайло Тверской нам в спину нож аль еще кто.
— Супостатов не искать стать!
— В том и беда! Чтоб Орду одолеть, спервоначала надо своих князей обуздать. Вон Митрий Иваныч на князей посягает, то благо.
— Потому и поборы его терпим.
— А тяжко, — всхлипнула женщина, — пить–есть надо. Ребятишки ревмя ревут, а денежки наши в Орду уплывают.
— Не только в Орду. Купцы и бояре не прозевали, нажились на нашей беде. С меня запись взяли.
— С меня тож.
— Дождутся красного петуха.
— Дождутся ли? Сумнительно! Тоже и Митрий Иванович шалить не позволит, а на княжьи мечи не полезешь.
— Скудно и тяжко черному люду, а вон попам раздолье, с них царь дани брать запретил…
Внизу у моста Дмитрий остановился.
— Попрощаемся, Дуня.
Княгиня, прильнув к нему, шепнула:
— Смотри, помни…
Он сразу понял недомолвку.
— Не горюй, все ладно будет. — И, наклонившись к уху жены, шепнул: — Ты уж как–нибудь расстарайся, чтоб сын был.
Она вспыхнула, опустила голову. Дмитрий поцеловал ее в завиток волос, выбившийся на виске из–под плата…
«Удержать его! Не пустить! Нельзя. Уже далеко он, на мосту, взглянуть бы в последний раз!»
Но не глядят глаза, слезами их залило, только стук подков слышен…
У каждого свое. Недалеко от моста стояла Настя, тоже глядела на уходящих, искала взглядом Семена, и тоже слезы текли у нее по щекам. Ваня чувствовал, как рука матери все крепче сжимает его руку. Ему плакать нельзя — воин, то есть будет воином; он и не плакал, ну, а если пришлось носом шмыгать, так его ли в том вина?