— Может, еще раз потрубить? — спросил Никишка.
— Пустое! Сейчас архангел трубным гласом на Страшный суд позови Фому — он не остановится, еще, гляди, облает архангела, а уж нас, грешных, и подавно. Гляди, настигает Фома татарина!
На самом деле, Фома догонял и уже мог достать ордынца копьем. Видя это, он отшвырнул копье.
«Штоб не смущало!»
Конь еще немного наддал, и Фома поравнялся с татарином. Тот повернулся. Фома успел разглядеть хищный оскал врага, а боевого топорика, занесенного над головой, Фома не видел, не поберегся, но, раньше чем татарин успел опустить топорик, сам хватил его кулаком по уху. Нелепо взмахнув руками, ордынец повалился с седла.
На всем скаку Фома спрыгнул с коня, выхватил меч, бросился к врагу. Тот лежал без движения.
«Убил? Нет, дышит!»
Фома легонько потолкал его носком сапога.
— Эй, как тебя, очнись!
Услышав родную речь, татарин вздрогнул, открыл глаза.
— Отвечай, — Фома приставил острие меча к горлу пленника, — как звать? Кто твой мурза? Кто тя разбойничать послал?
Кося взглядом на меч, пленник ответил:
— Псу волка не понять. Над тобой князь, а надо мной нет хозяина. Вам на Руси отколь знать, а в Орде о разбойнике Али знают!
Фома опустил меч.
— Чаю, с веселой жизни ты в разбойники пошел!
Али не понял, завопил:
— Бей! Чего мытаришь? Не поймешь ты меня!
— То не твоя печаль, а ты отвечай, коли спрашивают. Вишь, козел, на земле лежит, а все еще взбрыкивает!
— Рабом я в ханской кархане работал. Выручил Темир–мурзу, думал, и он меня выручит. Только разве мурза о рабе упомнит. Бежал я на волю. Теперь хоть здесь меня зарежь, хоть в Орду свези — все одно смерть, так лучше сразу.
Фома схватил татарина за руку, дернул.
— Вставай, Али, иди с миром. — И захохотал прямо в лицо оторопевшему татарину. — Аль не разглядел? Мы с тобой звери одной масти. И я в станишники от кабалы бежал, и из ордынского рабства бежал вдругорядь, да сызнова из тенет Паучихи ушел. Мне ли тя не понять, парень? Иди!
Татарин медлил, не уходил, спросил вполголоса:
— Как звать тебя?
— Меня–то? Фомой!
— Колдун?
— Вот черт! Неужто слышал обо мне?
Татарин кивнул.
— Ты в Орде поберегись. О тебе там, не забыли.
— Пусть ордынцы меня берегутся. Не забыли, говоришь? А о Черной смерти нешто забыли? Так я, гляди, напомню.
Фома спохватился, что перед Али врать о Черной смерти ему нет нужды, замолчал, а Али отошел, нагнулся и, подняв из ковыля свой топорик, протянул его Фоме.
— Возьми. Топорик этот будет моей пайцзе. Отныне никто из моих товарищей тебе худа не сделает. Прощай.
Отошел на несколько шагов, остановился: