— Веры ты не заслужил, Иван, — сурово откликнулся Дмитрий Иванович, — но слова твои можно проверить: Феофан в Москве. Брат, — обратился Дмитрий к Владимиру Андреевичу, — Феофан сейчас твой терем расписывает, так тебе за ним и идти.
Владимир в ответ негромко:
— Ой, Митя, лучше бы Феофана сюда не звать. Человеколюбец он, а здесь допрос, пытка.
Дмитрий не задумался, не колебнулся, ответил с ясной твердостью:
— Потому и зову Феофана, что человеколюбец он и понять должен, что кровь погибших в Ольгердово нашествие, что муки плененных Ольгердом на совести у Некомата. Иди, Володя, не сомневайся, а мы тут пока обрядим Некомата, негоже ему перед Феофаном без рубахи стоять…
Феофан сразу узнал Некомата, а услыхав о предательстве, тяжело задышал.
— Купец, купец, ведь ты в Каффе своими глазами видел долю русских людей! Или сердце у тебя лохматое? Или вовсе нет его? Как же ты, москвич, братьев своих не пожалел?
Разве мог понять Некомат слова Феофана? Выплюнув матерное ругательство, ответил бесстыже:
— С чего ты, Феофан, взял, что я москвич? И родился я в Каффе, и отец у меня византиец, только мать русская. Что мне до Москвы!
— Складно получается у тебя, купец. Русь предать тебе легко: отец у тебя грек. А, подвернись случай, ты и Византию так же предашь, ибо мать у тебя не гречанка. Выходит, мошна с казной — тебе и мать и отец, и Русь и Византия!
Как камни из пращи, летели слова Феофана. Вдруг он схватился рукой за горло, сказал побелевшими губами:
— Отпусти меня, княже, тяжко мне…
— Иди, мастер, спасибо.
Едва за Феофаном закрылась дверь, как Вельяминов вцепился в полу кафтана Дмитрия, начал умолять:
— Дмитрий Иванович, не вели меня кнутом бить, я все сказал и Некомата выдал.
Из–за князя выдвинулся побледневший, осунувшийся Тимофей Вельяминов, пнул сапогом Ивана, крикнул:
— Ты, племянничек, купец почище Некомата. И за его, и за свой грех Некоматовой спиной расплатиться норовишь.
Иван, шатаясь, поднялся с колен, загремев железом, поднял над головой кулаки:
— Бейте! Но ты, дядюшка Тимофей, попомни: не век мне сидеть в заточении! Еще придет Мамай на Русь! Тогда, гляди, о своих словах не пожалей!
Тимофей хотел ответить, но Дмитрий сказал первым:
— Ты, Иван, не жди нашествия Мамая. Кнутом бить тебя не буду, но завтра на Кучковом поле и тебе и Некомату головы отрубят.
В подклети все замерли. Князь повернулся, пошел из подклети мимо Тимофея Вельяминова, стоявшего с низко опущенной головой, мимо беззвучно расступившихся бояр. Он еще не успел открыть дверь, как тишину разорвал двухголосый вопль: