— Тащите сани, ребята, сюда тащите.
В свете факелов показался Владимир, следом за ним из какого–то дальнего закоулка подклети слуги волокли розвальни.
Иван до хруста стиснул зубы, а они все равно стучат. Застучат!
Балагуря о том, что вот, дескать, и летом саночки пригодились, слуги сорвали с Некомата рубаху, бросили старика в сани. Ременные петли перехватили ему кисти рук, ноги у щиколоток. Сразу вздулись жилы. Некомат дергался, пытался встать. Куда там! Его быстро привязали к саням, повис он распластанный, как лягушка, с растянутыми руками и ногами. Увидев подходившего с кнутом палача, завопил:
— Ой! Не надо! Не надо! Винюсь! Принудил меня поганый Мамай! Принудил!
Свистнул кнут. Некомат завыл без слов. Все смотрели, как дергается под ударами кнута его спина, и только Иван Вельяминов, забыв о Некомате, видел, холодея от страха, как с каждым свистом кнута все больше звереет лицо палача.
«Что ж будет, когда до меня очередь дойдет?»
После удара палач приговаривал:
— Кайся! Рассказывай, собака!
Некомат голосил одно и то же:
— Мамай, Мамай принудил!
Палач ударил без пощады. Брызнула кровь. Некомат взвизгнул, закричал:
— Ванька Вельяминов в Серпухове душегубство затеял! Не я! Не я! В Москве я князю повиниться хотел.
Иван отпрянул прочь, ударился затылком в осклизлую стену и, словно толкнула его стена, бросился к саням.
— Врешь, змий ползучий! Врешь! Не ты ли мне присоветовал в Тверь бежать?
— Я… — Некомат оглянулся через плечо, всхлипнул, забормотал трясущимися губами: — Княже, Митрий Иванович, ты сам посуди: Ванькин батька боярин Василий взял у меня большие деньги под кабальную запись. Будь Ванька тысяцким, он бы казны сыскал и долг с лихвой заплатил, но ты, княже, решил, что Ваньке тысяцким не бывать, а мне каково? Плакали мои денежки! Князь Михайло Тверской обещал дать Ваньке чин тысяцкого, как же Ваньку было в Тверь не спровадить? Не пропадать же деньгам! — Некомат и всхлипывать забыл, речь шла о корысти.
Иван опустился на край саней, молчал, закрыв лицо руками, а старик сыпал и сыпал скороговоркой, в который раз повторяя:
— Виноват перед тобой, княже, но, сам посуди, не пропадать же казне, а наше дело купецкое…
— Конечно, купец, конечно, казне пропадать нельзя!
Иван не понял зловещего смысла в словах Дмитрия Ивановича, сорвался с места, загремев цепями, упал перед князем на колени:
— Дмитрий Иванович, волен ты надо мной, но выслушай, выслушай! Не всю правду сказал тебе Некомат. Врет он, сучий сын, в главном. Не с меня он на воровство пошел. Не ты ли, купец, князя Михайлу предупредил, что Дмитрий Иванович его изловить задумал, когда он с царским ярлыком на великое княжение шел? Не ты? И кольца с перстов князя Михайлы не ты за это выманил? Иль тож я повинен, что ты к Ольгерду ездил, Мамаево слово ему сказать, в поход на Москву его звал, да чтоб Ольгерду способнее было на Русь идти, чтоб рыцари на него с тыла не наседали, ты в Каффу ушел и оттуда Мамаево слово папе Римскому послал. Али я виновен, что в той же Каффе ты, Некомат, художника Феофана Грека ограбил, он тебе все достояние свое отдал, лишь бы ты о кознях Мамаевых Дмитрия Ивановича предупредил. Не с меня ты на воровство пошел! Не с меня! — Иван полз на коленях за отступавшим от него князем, молил: — Верь мне, княже!