Долгими зимними вечерами, когда непрошеные мысли о доме начинают кусать сердце, которое и без того разрывается от боли и безысходности, а черная тоска, почуяв благодатную почву, ядовитой змеей заползает в душу, многих людей спасают воспоминания. И неважно, свои они или чужие; в этих отголосках прошлого начинает оживать далекая и недоступная реальность, которая невидимой нитью связывает замученных голодом и лишениями людей с чем-то дорогим и хорошим и вселяет надежду и веру в их измученные войной тела.
У многих слушателей от этого рассказа вдруг спазмом перехватило горло, а у Нелюбова от этой, с таким смаком нарисованной картины, вдобавок к протестующему желудку, неожиданно закружилась голова.
Сидевший рядом с Савелием худой мужик внезапно вскочил:
– Да замолчите вы наконец! Всю душу своими байками вытравили. Мне сейчас и краюха хлеба в радость. Ты вот всю жизнь жрал в три горла, а мы в Тамбовской губернии с голоду пухли, – грязный палец уставился на рыжего детину, который смутился и, виновато поглядывая на товарищей, что-то неразборчиво забормотал.
– Нас в семье было одиннадцать душ, да только трое выжили! – не унимался худой мужик. – А вы… а вы… – он с яростной тоской оглядел своих товарищей и обреченно махнув рукой, сел на свое место.
Савелий неспешно поднялся:
– Ладно, кончай балаган, мужики, сейчас немчура нас считать придет.
Все сразу замолчали и потихоньку разбрелись по своим местам. Борис усмехнулся: авторитет Савелия в бараке после недавнего случая стал непререкаемым.
Среди военнопленных иногда попадались люди с уголовным прошлым, которые, попав в сети всеобщей мобилизации, были вынуждены подчиниться системе и отправиться на фронт, но, оказавшись в концентрационном лагере, принимались устанавливать те же порядки, что действуют в тюрьмах да на сибирских каторгах. Наглая уверенность и бешеный напор оказывали свое влияние, и многие сломленные пленом солдаты начинали слепо подчиняться уголовникам, проводя в жизнь их политику грубой силы.
Борис в эти конфликты старался не вмешиваться, хотя и у него пару раз были столкновения с уголовниками, но те, почувствовав холодное пренебрежение Нелюбова к морали и принципам этих новоявленных авторитетов, быстро оставили поручика в покое, предпочитая более покладистых и сговорчивых заключенных. Савелий, однако, повел себя несколько иначе. Дождавшись момента, когда к нему стали предъявлять какие-то надуманные требования он, выделив главаря, пошел с ним на открытое столкновение, которое на первый взгляд казалось совершенно безрассудной и опасной затеей, учитывая численность шестерок «Костыля» – так звали этого лагерного авторитета. Но драка продолжалась всего несколько секунд. Причем Нелюбов так и не понял, что произошло: на прямой удар пудовым кулаком в голову, Савелий, мгновенно сместившись в сторону, ответил всего одним ударом ноги в пах, после которого его противник мешком рухнул на пол. Друзья и соратники поверженного Костыля, зажав в кулаках самодельные заточки и доморощенные кастеты, опешили и несколько мгновений смотрели на улыбающегося Савелия, а потом, подхватив тело поверженного поединщика, скрылись в глубине барака.