Таким образом, везде мы сталкиваемся как бы с мужской артелью. Неслучайно и Эдипов комплекс в России совершенно точно выражен в романе Достоевского множеством братьев (Иван, Алеша, Митя Карамазовы и Смердяков), которые так или иначе причастны и совершают убийство отца Карамазова. Везде здесь на место западного принципа единоличности русский принцип артельности, соборности, множества
Это имеет связь с типом оргазма русской женщины, который можно проследить по сну Татьяны. Сон Татьяны — тоже восхищение девы. Поток в снегу — это видение эротической влаги мира; мосток через него хрупкий — это как покров девственности; пройти через мосток, оставить его за собой помогает медведь: от него исходит эротический испуг; бегство и погоня, продирание через лес — это перегонки самого страстного действа в ритме телодвижений: она падает, запыхивается. Само страстное действо, как езда на перекладных, состоит из нескольких актов — ступеней слияния с бытием, причащения к разным кругам мироздания (совершается в сжатом виде то же паломничество пилигрима сквозь мир, как и в «Божественной комедии» Данте).[6] Так, Татьяна, проваливаясь на новый этаж эротического исступления, попадает на шабаш чудовищ: «Один в рогах с собачьей мордой, Другой с петушьей головой, Здесь ведьма с козьей бородой… а вот Полужуравль и полукот. Вот рак верхом на пауке, Вот череп на гусиной шее» и т. д. Химеры, составленные из разных частей, — это в шабаше Эроса носятся и соединяются разные суставы, члены тел — и порождаются дивные новые существа от смешения: всесильный космический Эрос в своей страстной свистопляске все что угодно соединить может
Но видя этих чудовищ, Татьяна именно в себе обнаруживает эти возможности: что и в ней «хаос шевелится». Ведь если то, что мы видим днем, наяву, — это нам данное как объекты извне, то уж сновидение — это извлечение того, что таится в нутре нашем — это выявление состава нашего «я». И проваливаясь в ходе страстного состояния все глубже на новые этажи бытия, человек узнает свое родство со все новыми и новыми стихиями, чудовищами мира: у Татьяны это поток, лес, медведь, бесстыжая пляска химер — но это одновременно новое откровение мира себе и себя миру: срываются покровы, существа мира отверзаются навстречу друг другу, и между них воцаряется открытость — исчез эгоизм, и установилось всепонимание
И наконец является Он — Онегин: в самом имени обозначен всеобщий русский мужской «Он». Начинаются замирания и судороги: «Он засмеется — все хохочут; Нахмурит брови — все молчат». Завязывается захватывающий поединок за нее между нечистью и Онегиным (как в «Руслане» поединки богатырей). В нее вонзаются различные стержни: «Копыта, хоботы кривые, Хвосты хохлатые, клыки, Усы, кровавы языки, Рога и пальцы костяные. Все указует на нее». Близится высший миг. Входит Ленский предтеча, как архангел в «Гавриилиаде». «Вдруг Евгений Хватает длинный нож, и в миг Повержен Ленский». Нож обнажился — режущий, колющий. «Нестерпимый крик раздался… хижина шатнулась… И Таня в ужасе проснулась… Глядит, уж в комнате светло»