— Потрясающе! — Элис даже в ладоши захлопала. — Я эту историю никогда не слышала.
— Может, это нелепо звучит, но надеюсь, что когда у меня будет ребенок и кто-то станет над ним издеваться, я тоже смогу его защитить, как папка меня.
— Красивая мечта, Филипп! — восклицает мама.
— Конечно. — Трейси кивает. — Но может, лучше мечтать, чтобы над твоим ребенком никто не издевался?
Филипп смотрит на нее тяжелым взглядом:
— Не начинай.
— Что не начинать?
— Ты, черт возьми, отлично знаешь, о чем я.
— Я просто сказала, что мечтать не вредно, но планку надо ставить выше.
— Мой отец меня защитил. А я хочу защитить своего сына.
— И заодно научить его, что кулак — допустимый инструмент для разрешения конфликтов?
— Этому его и без меня научат.
— Пара хорошо подобранных слов — и твой бейсбольный тренер наверняка бы устыдился и извинился.
— Ага. Только тогда я не вспоминал бы всю жизнь, как отец за меня постоял, а тебе не удалось бы в очередной раз спустить меня с небес на землю. Короче, мы были бы уже не мы.
Трейси беспомощно моргает и, покраснев, вскакивает с дивана:
— Прости, ты прав. Я поступила бестактно.
— Извинения приняты, — произносит Филипп, глядя в сторону.
— Пойду прогуляюсь и отвечу на звонки.
— Милая, ты ничего дурного не сделала, — говорит Линда ей вслед.
Когда Трейси выходит, Филипп обводит нас застенчивым взглядом.
— Она такая… к ней не сразу привыкнешь…
— Но ты напрасно так приложил ее, да еще при всех, — замечает Линда. — Она тут все-таки гостья.
— А я считаю, Филипп совершенно прав, — вступается мать.
— Что ж, значит, мы не сошлись во мнениях, — говорит Линда.
Мать глядит на нее, сдвинув брови, потом переводит взгляд на меня:
— Ну, Джад? У тебя есть что-нибудь в мою копилку?
Ничего у меня нет, ничегошеньки. Я уже голову сломал, но все, что удалось припомнить, связано не только с отцом, но и со всеми остальными. Я понимаю, что наверняка были какие-то эпизоды, которые касались только нас двоих, но — в памяти ничего не всплывает. Я вижу отца только вместе с кем-то… В частности, рассказ Филиппа сразу напомнил мне, как мы возвращались домой с матчей, в которых играл Пол.
Он был выдающимся питчером, единственным в семье бейсболистом от Бога. По дороге домой папа заново переживал все острые моменты матча и не уставал удивляться, что хоть кто-то из его детей способен его порадовать, а не расстроить. Я тогда только перешел в старшую школу и гордился, что у меня брат-выпускник, да еще известный на всю школу спортсмен. Его величие отбрасывало на меня пусть отраженный, но все-таки свет. Конечно, девчонки на меня из-за этого не вешались, но я, бесталанный брат Пола, был все же в большей чести, чем другие прыщавые салаги с сальными патлами и тощей задницей. Тем не менее поездки домой после матчей я глухо ненавидел. Папин «кадиллак» был вечно завален образцами спорттоваров и обрывками упаковки, а по дну багажника скребли металлические таблички, подготовленные к следующей распродаже. Каждый раз, когда папа тормозил, скрежет из багажника доносился такой, будто там происходит разлом земной коры. Но ужасней всего было сидеть и слушать, как папа, выбравшись из-под своего вечного панциря, на все лады хвалит Пола. Меня он так никогда не хвалил. Венди обычно сидела прямо за папой и дублировала его монолог одними губами, пытаясь меня рассмешить. Филипп ныл, что его вечно сажают на бугор в середину, а не на нормальное сиденье. Мама смотрела в окно и подмурлыкивала песенку, которую передавали по радио-ретро.