— Что все‑таки случилось? — переспросил еще раз он, но Анна уже положила трубку. — Думаю, что у Анны какие‑то неприятности, — осторожно сообщил Алексей жене. — Надо бы съездить к ней. Ты разрешишь? — Он очень боялся, что Лилечка начнет волноваться.
Но ошибся. Глядя прямо ему в глаза, она улыбнулась и спокойно ответила:
— Конечно, ты должен ехать к ней, ведь она наш лучший друг. Знаешь, мне даже совестно, что мы, со своим маленьким счастьем, совсем забыли про нее. И не беспокойся за меня, — добавила Лилечка. — Я заплачу за коляску и за то, чтобы ее доставили на дом. А когда ты вернешься, то обо всем мне расскажешь, хорошо? Или, может быть, мне поехать с тобой? Я вполне могу это сделать, мне не трудно!
— Да нет, не стоит. Тебе пора отдыхать, к тому же Анна, как я понял, хочет попросить у меня юридической консультации. Давай я вызову тебе такси, милая.
— Не надо, я сама, а ты поезжай, и, если с Анной что‑то случилось, передай ей от меня, что я всегда помогу ей, чем смогу.
— Ну конечно, и я тоже, — сказал Алексей. — Мы оба поможем ей, если это потребуется.
Последнее, что помнила Анна — это листы бумаги, кружащиеся по комнате и с тихим шелестом ложащиеся на пол, ей под ноги. Листы, на которых черным по белому был написан приговор ее любви, ее жизни.
Она забыла, как мчалась вниз по лестнице, даже столкновение с Борисом Алексеевичем совершенно стерлось из ее памяти.
Потом она шла, бежала, плелась и снова шла, снова бежала. Анна не знала, куда идет, не узнавала улиц, не воспринимала людей. Пару раз до ее сознания донеслись слабые, далекие звуки гудков автомобилей, и невдомек ей было, что она перебегала улицу на красный свет, а водители машин еле успевали затормозить, отчаянно нажимая на клаксоны. Дома, люди, машины, деревья — все поблекло, солнца не было видно. Реальность, которую видела Анна, была подернута плотной серой душной пленкой, не дающей дышать; перед глазами плясали противные мелкие черные точки. Бессознательно она еще понимала, что всего несколько минут назад был ясный день, но сейчас, как ни старалась, не видела солнечных лучей, не могла вернуть себе ощущение радости и счастья, еще недавно обуревавших ее. Все это в один миг кончилось.
— Вам плохо?
Анна бессильно прислонилась плечом к фонарному столбу, с трудом сфокусировала взгляд на какой‑то пожилой женщине. Кажется, именно она вывела ее из ступора. Анна расстегнула верхнюю пуговицу пальто — ей казалось, что воротник душит ее, — и попыталась улыбнуться. Ну‑ка, как она это делала? Вроде бы еще совсем недавно говорила: «С вами была Анна Черкасова, ТВР, Москва» — и улыбалась вот так, да, так. Анна не знала, что со стороны ее улыбка, жалкая, кривая, выглядит как застывшая маска отчаяния.