— Моя, mi amara, — сказал он совершенно серьезно. — Ты моя любовь и принадлежишь мне, и я никогда больше не допущу, чтобы тебя ранили.
Он начал медленно и ритмично двигаться, так что каждое его слово сопровождалось звуком и ощущением объединения их тел. Его член был таким большим, а она так давно этим не занималась, что почувствовала чудесное растяжение, которое заставило ее трепетать на грани совершенного удовольствия, которое подчас становилось даже болезненным. Когда он входил в нее, его грудь прижималась к кончикам ее грудей, и это ощущение было почти невыносимым в своей исключительной чувственности. Она ощутила, как экстаз всё поднимается, растет, вращается, охватывая все ее нервные окончания, вены, кожу, пока она не решила, что может и умереть, если он скоро не заставит ее кончить.
— Прошу, — молила она снова и снова, совершенно бесстыдно, не переживая из-за этого. — Прошу.
Он начал входить в нее все сильнее и быстрее, затем он передвинулся так, что опирался только на одну руку, а второй дотронулся до нее там, где было надо. Это прикосновение вместе с силой, с которой он входил в нее, заставили ее выкрикнуть его имя. И когда она закричала, то словно оказалась в центре солнца.
Алексиос чувствовал всё, что делалось с телом Грейс, сжавшимся вокруг его плоти, когда она прижималась к нему, встречая каждый толчок со всей страстью. Когда она кончила, ее тело содрогнулось от волн удовольствия и сжало его член так крепко, что из него чуть не выплеснулось все, и воину пришлось приложить усилие, чтобы удержаться на руках и не упасть всем своим весом на нее.
Он овладел ее губами, целуя, ловя ее крики своим ртом, а потом она снова затрепетала, и он отлетел от земной реальности в само сосредоточение бытия. И он знал, чувствуя одновременно ужас и восхищение, что это было настоящее смешение душ.
Наконец-то Алексиос почувствовал себя целым, наполненным. Темнота его души тосковала по ее свету, и теперь обе эти сущности встретились, вызвав волну настолько бурную, что она способна была снова потопить Атлантиду, и достаточно высокую, чтобы поднять Алексиоса из самой глубокой канавы одиночества и отчаяния.
Она была здесь и принадлежала ему. Он никогда, никогда ее не отпустит.
Мужчина упал на бок, притянув ее за собой, и обхватил руками и ногами, оставаясь в ней. Своим движением он вызвал настоящую волну чувственности — чистейшее, красивейшее облако надежды и света и… мог ли он подумать об этом?
Любви.
И он продолжал подниматься к лавине света и звука, оказавшейся симфонией двух душ, нашедших свою судьбу, открыл сердце, разум, душу, наполняя их ее светом. Наполняя их ее красотой.