— Я люблю трибуна, как люблю каждого в доме Прокула, — возразил я. — И всё.
— Ладно, — он пожал плечами. — Если хочешь, оставим все как есть. Ты умеешь раздевать мужчин и отлично делаешь массаж. Не могу дождаться, чтобы узнать, какими еще талантами ты обладаешь.
Когда он ложился на большую резную кровать, я рассматривал его. Вьющиеся волосы центуриона были черными и густыми, как и брови над карими глазами. Нос широкий и приподнятый, словно у ребенка; губы — полные, изогнутые в виде лука. Мощная шея переходила в широкие плечи. Грудь была крепкой и мускулистой, соски твердыми, как камень. Кожа выглядела безукоризненно. Я не заметил ни единого шрама, однако он был молод и повидал мало войн. Для мужчины с таким количеством волос на голове его тело оказалось на удивление гладким и безволосым, кроме нескольких тонких прядей на животе и обильного роста в месте соединения бедер. Плоть, поднимавшаяся из черных зарослей, была длинной, толстой и прямой. Приап удивительной красоты. Разведенные ноги оказались тверды, как мрамор.
Нежный любовник, он не жалел прикосновений и ласк, щедрый на стоны и похвалы. Когда мы отдыхали, в черной ночи за домом Прокула начала лаять собака. Она залаяла вновь, и Гай Абенадар проснулся, обняв меня и легко поглаживая мой живот.
— Лающая собака — это знамение, — прошептал я.
— Знамение чего? — спросил он.
— Не помню.
Гай Абенадар рассмеялся.
— Ложился ли с тобой Марк, как я сейчас?
— Нет, — тихо ответил я.
— А ты бы хотел?
Я промолчал.
— Я поговорю с ним, Ликиск.
— Пожалуйста, не надо.
— Но ты же этого хочешь. Я видел, как ты смотрел на него в купальне. И за ужином. Мой друг Марк ослеп, если ничего не заметил.
— Это неважно. Правда.
— Ты не умеешь лгать, Ликиск.
— Это не ложь.
— Ладно. Если хочешь, я буду молчать.
— Да.
— Но я чувствую себя виноватым. В конце концов, для чего нужен друг, если не для заботы о том, чтобы его товарищ наслаждался всеми радостями жизни? А ты как раз и есть такая радость.
— Это правда, я хорошо владею своим искусством.
— Значит все, чем я сегодня наслаждался, было лишь демонстрацией невероятного искусства Ликиска?
— Я надеялся вас порадовать.
— Ты порадовал, но я представляю, каким бы ты был, если б в этом участвовало твое сердце.
— Это жестокие слова, Гай Абенадар.
— Я не хотел быть жестоким, поэтому пожалуйста, Ликиск, не отворачивайся. Не дуйся. Хотя ты прекрасен, даже когда дуешься, — он убрал упавшую мне на лицо прядь волос и улыбнулся. — Но ты гораздо более соблазнителен, когда улыбаешься или, хвала богам, смеешься. Счастлив тот, кто сможет вызвать у тебя смех. Думаю, Марк и есть тот счастливец. Почему ты не скажешь ему о своих чувствах?