– Ты там был, – вдруг резко сказал Росомаха, в упор глядя на друга. – Я знаю, что ты там был.
До последнего времени командору удавалось скрывать от большинства свое звание, но теперь он серьезно прокололся. И скрывать стало бессмысленно.
– Верно. – Ален спокойствием ответил на его взгляд. – Я последний оставшийся в живых. – И внимательным взглядом обвел боящихся шелохнуться парней. – Я – Белый командир.
На минуту повисла такая тишина, что треск костра казался оглушительным. Потом заговорили все разом, пытаясь хоть как-то переварить услышанное. Решили, что без поллитры в таком важном деле не обойтись. Выпили. Ален с улыбкой принял очередной наполненный стакан, в задумчивости поглаживая струны. Лира тихонько пела своему нынешнему хозяину что-то утешительное.
Немного придя в себя, парни стали осторожно задавать Алену вопросы, хорошо помня о его вспышке гнева в корчме. Ален отвечал, но как-то рассеянно, словно здесь пребывало лишь его тело, дух же витал где-то очень далеко.
В конце концов Костя по прозвищу Поплавок воскликнул:
– Ребята, вы что, не поняли? Мы за одним столом с героем сидим!
Ребята зашикали на него, с опаской посмотрели на мага. Но тот лишь снисходительно улыбнулся, поставил стакан на землю, снова тронул струны.
Я изгой,
Потерявшийся в мире.
Не герой,
Как ни пела бы лира.
Я убийца,
Пусть и невольный.
Я убийца!
И этого довольно,
Чтобы судить
Меня строго, судом небесным,
Чтоб остудить
Жар войны, разожженный злом.
Моя душа
Теперь только кровью довольна,
Моей душе
Поздно сказать мне: «Вольно!»
Я убивать
Не хотел, поверьте!
Я убивать
Обречен до смерти…
…Все время, проведенное в госпитале, он страшно кричал во сне и, просыпаясь, не мог успокоиться, пока его снова не усыпляли самыми сильнодействующими средствами. Днем он не реагировал вообще ни на что. От еды, которой его пытались кормить в госпитале, Алена неизменно рвало. В конце концов учитель запретил пытаться кормить израненного мага – только поить раз в сутки. Пламенный отощал до состояния скелета, но кое-как все же выкарабкался.
Только через месяц он заговорил. Первыми словами была просьба принести его свирель. Днем он спал, а по ночам играл на своей черной с серебром свирели. И от той музыки плакали целители и сестры милосердия. Только музыка спасала его.
Он частично потерял зрение и большую часть дара. Остановить мучившую мага боль не смог никто – она стала постоянной его спутницей. Постепенно он привык. Раны, полученные в том последнем бою, так до конца и не зажили, стоило погоде испортиться, как Алена начинало всего корежить. Боль с тех пор ему причиняло и любое использование магии. Чем сложнее заклятие, тем сильнее боль. Только ничто не могло сравниться с тем, что ему довелось пережить в последнем бою.