— Письмо тебе пришло! Жена жива, и дети здоровы. Вся рота привет тебе передала.
Она знала по опыту: с тяжелыми ранеными, перевязывая их, говори и говори, не давая забыться. Случалось, говорила уже с мертвыми. Но Колпаков еще дышал, захлебываясь воздухом.
— Сказали, очень ждут новых стихов.
— А стих... его, — с облегчением ответил Колпаков, — Зотова...
Кончились бинты, и Ася выпрямилась на миг, стоя на коленях в траве, глянула в сторону дороги: нет ли на виду санитарной машины, и только тогда сообразила, что́ сказал Колпаков. Обычно почти и не вслушивалась в бессвязный бред раненых. Но сейчас до нее дошло. Она повернулась к Колпакову, он что-то еще пытался прошептать. Асю охватили сразу и гнев на жизнь, где все так перепуталось, и досада на свою беспомощность, и желание плакать от этого. Она наклонилась, чтобы вытереть Колпакову лицо с морщинками, в которых собрались капли холодного пота. Хилая грудь его вздрогнула недолгой, летучей дрожью, и он разметал по траве свои несуразные кулачищи.
— Ася! — послышалось с другой стороны.
За спиной возник Зотов, она подняла глаза, чтобы увидеть его, но сначала увидела Лаврухина — шагах в пяти позади.
— Наши в станице, — сказал Зотов, — Лаврухин нашел меня...
— Мы сзади были, как пришли, — прибавил Лаврухин, подходя. — Там щели старые, в них много народу укрылось... А Колпак сказал, я пойду поближе, мне, мол, там место заняли, шутки ладил... Белгородский Емеля! — И отвернулся, елозя тылом пухлой ладони по губам.
— Принесите бинты, — не поднимаясь с коленей, велела Ася. — А его можно взять...
Они принесли бинты и подняли Колпакова.
— Подождем у дороги, — обронил Зотов.
Уложили Колпакова на свою подводу и, дождавшись Асю, повезли потихоньку. Она еле перебирала ногами, хватаясь то за лейтенанта, то за Лаврухина. Где-то, втянувшись в шаг, вдруг вспомнила:
— Он сказал про стихи...
— Это неважно!
— Но все же... Для чего?
— Для меня. Он сам предложил. «Вот увидите», — говорит. Я не решился бы прочитать. Ни за что! А он записал и выучил.
Ася глянула на лейтенанта, пугаясь, что это он мог лежать, накрытый плащ-палаткой, и радуясь, что это не он и не она, что они спасли друг друга.
— Не смей никому, Ася, про стихи.
Она кивнула.
— Я много напишу и буду читать одной тебе. А это... вспомнится, и вспомним его.
В середине станичной улицы встретили слепого старика, вот он, нашелся! Тогда, на отдыхе, Ася спросила его: «Отчего глаза-то, дедушка? Может, фрицы древесным спиртом угостили, а вы и отведали?» — «Я жизни отведал!» — сказал старик. Но, видно, не всего еще. Оглушило небывалой бомбежкой.