— Старый молодой человек...
— Но ведь это страшно, — подытожила она, вставая. — Для молодого — это все равно что мертвый!
И ушла, не оглядываясь, по коридору их квартиры своим летящим шагом.
Все у нее было особенное, свое. Этот летящий шаг. И быстрые движения рук — не торопилась, а от рождения была стремительной. И шея, на редкость длинная, наклоненная вперед, словно бы для того, чтобы не казаться такой на редкость длинной. И глаза — серые, круглые, устремленные вперед, как прожекторы. Иной раз она пролетала мимо, казалось, ничего не видя. Но в глубине ее глаз жило выборочное внимание ко всему, что она не считала посторонним для себя. И губы — особенные, неповторимые. Плоские, почти без припухлости, но очень резко обрисованные губы.
Спокойными во всем ее облике были только волосы, бело-золотистые, падающие на спину длинным, волнистым потоком или заплетенные в полукосу и все же рассыпающиеся внизу или в толстую косу, брошенную за плечо. Спокойные, как она ни мешала этому, ничего с ними поделать не могла.
Вечером Костя вспомнил о Юле и все же поехал к ней, чтобы не откладывать. По дороге все время звучали куски утреннего разговора: «Как ты живешь, Бадейкин?»
Юля встретила его печальными словами:
— У тебя ямы под глазами.
Она была приодетой, похоже, ждала его каждый вечер. Он смотрел и думал, какой же удивительно складной она была — до совершенства. Это ей даже мешало. Каждая черточка на лице и каждая пуговка на одежде прилажены безукоризненно — и живое переставало быть живым. Лицо Юли напоминало сочно отретушированную фотографию.
Сразу после печальной фразы Юля улыбнулась:
— Не забыл, что надо смеяться?
— Над собой?
— Ну... Опять заныл!
— Больше не буду.
— Пойдем, я провожу тебя, — предложила Юля, когда пришел час закрывать торговлю.
— Нет, я тебя.
— Ну, пошли.
Землю в городе никак не могли закатать, загладить, убить. Свежий, крепкий асфальт все равно лопался под напором жалких травинок, которые оказывались сильнее, проседал под лужами, не высыхавшими из-за частых дождей. Капли и сейчас сползали по темным стеклам, за которыми спали горожане, набираясь сил на завтра. И там, дома, спала Таня, обхватив Мишука, вернувшегося от дедушки. А под бульварными фонарями блестели влажные листики, выглянувшие навстречу весеннему солнцу, бывшему в этот час еще где-то очень далеко от земли.
У многоэтажного дома на одной из центральных улиц Юля спросила:
— Тебя ждут?
Он молча и отрицательно помотал головой, не сомневаясь, что так и есть. Ей не понравилось его молчанье...
— Не мучайся ты! Проснешься однажды и, еще не глянув в окно, почувствуешь простор. Простор!