Опять спешили, будто могли что-то сделать. Раньше надо было спешить...
Липы с машущими на ветру листочками отстали, и рябые, словно градинами побитые скамейки отстали, а вот оборвался и асфальт... Никого не хотелось пускать в свое горе, и Костя отвернулся, но шофер постучал его по плечу и протянул открытую пачку вечного «Беломора».
И едва взял себя в руки после третьей-четвертой затяжки, пришла непростительно отставшая мысль о матери. Как она сейчас?
— Мишук! А тетя Зина дома?
— Ра... ньше ушла...
— Таня, у тебя есть две копейки? Пожалуйста!
Впереди замаячила стеклянная будка телефона-автомата, зажатая кустами.
— Ей, на... верно, уже дядя Афон по... звонил, — пробормотал Мишук.
— Тогда не будем останавливаться.
Отстала и телефонная будка... И началась родная Сиреневая, с кустами, которые скоро зацветут за каждым штакетником белым, розовым, фиолетовым, с деревенскими разливами воды, будто ей здесь было вольготнее. Приближались. И — остановились по знаку Тани, тронувшей шофера за локоть. Костя стыдливым комком попытался сунуть ему все бумажные деньги, собранные по карманам, но шофер накрыл его кулак своей тяжелой рукой.
У калитки, под выглянувшим солнцем, кремово сиял фургон «скорой помощи». Чего он тут еще торчит, и опять подумалось о матери, и боль в груди разрослась до неслыханных размеров, с нею Костя и ворвался в родные двери, крича:
— Мама!
Мать выкатилась в кухню из спальни, и на мягком лице ее зацвела улыбка.
— Танечка! Костенька! Вместе приехали? В кои веки! — Она тут же повернулась и сунула голову назад, за дверь. — Отец! Таня с Костей! Не буду, не буду, доктор, все!
И Костя сел на табуретку и посидел с сомкнувшимися веками, кусая губы. Только постукивал обоими кулаками по столу, пока не ударил крепче и не позвал:
— Мишук!
— Да, — ответил забившийся в угол Мишук, — я никогда не видел, как умирают! — И повернулся к бабушке: — А ты как закричишь! — и вдруг заревел благим матом. — Я не хотел!
В его рев врезался смеющийся голос Тани:
— Да что вы, глупые! Иди ко мне, дурачок. Он испугался. Перестань.
Выбравшись из угла, Мишук прижался к матери, а там, у стенки шкафа, рассыпался и зацвел поплавками букет старых бамбуковых удочек отца. «Может, еще не раз...» — глядя на них, подумал Костя, снова понял, что пронеслось мимо, и вскочил.
— Таня!
Он бросился к ней, стиснул, не умеряя сил, как в лучшие годы, Ткнулся в щеки, в нос, куда попало. Мишук, еще заплаканный, улыбался до ушей. Бабушка погладила его по вихрам:
— Я думала, ты за тетей Зиной полетел.
— Нет, — сказала Таня, — он домой.